– Здорово, пресса, – сказал Баркану Гаврилыч. – Видал, чего делают, суки? Уже третий раз!
«Будет и четвертый, и пятый, если понадобится», – подумал Игорь.
– Написал бы ты про это дело статью, что ли, – сказал пенсионер, окидывая оценивающим взглядом росший посреди двора старый тополь.
– Не поможет, – сочувственно сказал Баркан. – Да и не напечатают. Кому это надо? Ни сенсации, ни дохода…
– Это точно, – согласился Гаврилыч, сопроводив свои слова энергичным плевком. – Нынче никому ничего не надо, кроме денег. Придется самому справляться. Поймаю засранцев – ноги повыдергиваю!
Пользуясь тем, что сосед продолжал разглядывать совершенно непригодный для строительных нужд тополь, Баркан позволил себе тонкую, ироничную, змеиную улыбку. Он знал, почему военный пенсионер Гаврилыч так близко к сердцу принимает «скамеечную» проблему. В отставку он ушел подполковником, а жена его, Анна Константиновна, могла без труда держать под каблуком хоть генерала, хоть маршала, хоть самого президента. Эта почтенная дама любила посидеть на скамейке перед подъездом, обсуждая со своими не менее почтенными соседками и подругами всех, кто имел неосторожность пройти мимо; сидеть она предпочитала не где-то там, вообще, а именно перед своим подъездом, на своем боевом посту.
– Надо материал поискать, – заявил Гаврилыч, сунул ножовку под мышку и, опасливо покосившись на окна своей квартиры, быстро зашагал наискосок через двор.
Судя по избранному направлению, строительные материалы он рассчитывал найти в окрестностях пивного ларька. Угроза подкараулить ночного вандала и повыдергать ему ноги была пустым звуком: еще со времен своей героической военной службы в Забайкалье в начале восьмидесятых годов прошлого века Гаврилыч не ложился спать, не приняв предварительно на грудь чекушку и граммов этак тысячу пивка. После такого «лекарства» спал он как убитый, несмотря на неоднократные и громогласные заявления о том, что просыпается от малейшего шороха. Его почтенная супруга постоянно жаловалась на сердце и плохие нервы, на основании чего по вечерам стаканами употребляла настойку валерианы (естественно, спиртовую) и корвалол. Ее храп был слышен даже во дворе, в чем Баркан не раз убеждался, распиливая на куски очередную скамейку и выкорчевывая опорные столбики. Так что со стороны Гаврилыча и его супруги ему ничто не угрожало.
Придя к такому оптимистичному выводу, Игорь потянул на себя оснащенную мощной пружиной дверь и вошел в подъезд. Эта дверь, спасибо хозяйственному Гаврилычу, всякий раз норовила хорошенько поддать входящему под зад, так что по ступенькам первого лестничного марша Баркан не столько взошел, сколько взлетел, уворачиваясь от очередного посягательства коварного механизма на самую мозолистую и натруженную часть своей фигуры. Дверь вхолостую бабахнула внизу – как показалось Игорю, разочарованно. Настроение у него было игривое – улучшилось после встречи с Гаврилычем, который терпеливо строил то, что Баркан регулярно и с удовольствием ломал.
Похожая на круглый леденец кнопка вызова лифта светилась ровным оранжевым огоньком, из чего следовало, что лифт либо занят, либо снова испортился. Баркан прислушался. В шахте было тихо. Ни на что не надеясь, корреспондент потыкал пальцем в обезображенную следами потушенных об нее окурков кнопку. Как и следовало ожидать, это действие не возымело никакого эффекта. Пробормотав нехорошее словечко, не делавшее чести его университетскому образованию, Баркан пошел по лестнице.
Где-то в районе третьего этажа он услышал шаги – кто-то спускался сверху ему навстречу, по-стариковски шаркая подошвами. Вскоре, миновав еще одну лестничную площадку с намертво заваренным люком мусоропровода, Баркан почти нос к носу столкнулся с каким-то пожилым, незнакомым ему гражданином весьма благообразной наружности. Гражданин был одет в поношенный, но очень аккуратный кремовый плащ и фетровую шляпу – тоже старенькую, видавшую различные виды, но старательно вычищенную. Лицо у него было молодое, розовое и гладкое, так что о возрасте говорили только седая профессорская бородка, мощные очки в старомодной оправе да шаркающая стариковская походка.
– Виноват, – пробормотал Баркан, беря правее, чтобы обойти старика.
– Прошу прощения, – с отменной вежливостью ответил тот, одновременно с корреспондентом всем корпусом подаваясь в ту же сторону.
– Ч-ч… пардон, – сказал Баркан, делая шаг влево.
– Ах, простите, – откликнулся старик, в то же мгновение суетливо шагая в сторону и опять перекрывая дорогу.
Налицо было рядовое недоразумение из тех, что сплошь и рядом случаются с вежливыми, интеллигентными людьми, неспособными из-за свойственной им излишней предупредительности разминуться друг с другом даже в чистом поле, а не то что на узком лестничном марше. Когда это не шло вразрез с его интересами, Игорь Баркан был безупречно вежлив и весьма предупредителен; взяв еще левее, он остановился и прижался лопатками к стене, чтобы пропустить старого растопырю мимо себя и покончить, наконец, с этим нелепым топтанием на месте. Он даже сделал рукой плавный приглашающий жест, каким обычно сопровождают фразу: «Только после вас»; старикан не остался в долгу, левой рукой со старомодной вежливостью приподняв шляпу и наклонив голову в знак благодарности.
Одновременно с этим правая, свободная рука пожилого господина вдруг стремительно метнулась вперед, со страшной силой ударив журналиста в грудь. Ощущение было, как от молодецкого удара кувалдой или от столкновения с автомобилем; шаркнув лопатками по стене, корреспондент потерял точку опоры и вниз головой полетел со ступенек. Когда его затылок вошел в соприкосновение с кафелем лестничной площадки, раздался звук, какой можно услышать в бильярдной при столкновении шаров. Перед глазами Баркана вспыхнуло полотнище яркого белого света, и стало темно.
Драчливый старикан присел над распростертым на полу корреспондентом, все еще держа в левой руке снятую с головы фетровую шляпу. Его правая ладонь сжалась в кулак и приподнялась на уровень плеча, но еще в одном ударе не было нужды: Баркан был без сознания.
Пожилой господин, в каждом движении которого теперь сквозила молодая легкость, жестом профессионального медика пощупал у Игоря пульс, оттянул веко, чтобы посмотреть, как там поживает зрачок, и напоследок запустил ладонь под стриженый затылок корреспондента. Пальцы ощутили наливающуюся гулю весьма впечатляющих размеров, но крови не было. Старикан поприветствовал это открытие коротким, деловитым кивком, положил свою шляпу на пол рядом с головой Баркана, перевернув ее, как будто собирался попрошайничать прямо тут, на лестнице, и, одним резким движением сорвав с себя бородку вместе с усами, бросил их в шляпу. Следом отправились очки и седой парик; вынув из кармана объемистый целлофановый пакет, человек спрятал в него шляпу, а потом снял и как попало запихал туда же поношенный кремовый плащ. Под плащом обнаружилось модное демисезонное полупальто, наброшенное поверх черного делового костюма с белой рубашкой и галстуком.
Все эти манипуляции заняли примерно полминуты. И интеллигентный старикан волшебным образом преобразился. Теперь это был сухопарый темноволосый мужчина лет сорока, одетый и причесанный, как находящийся при исполнении служебных обязанностей чиновник или переодетый в штатское офицер Службы безопасности. Новому образу не соответствовал только мятый, бесформенный полиэтиленовый пакет, но у фальшивого старика было предусмотрено и это. Одним гибким движением поднявшись с корточек, он перешагнул через распростертого на заплеванном кафеле Баркана и, запустив руку за трубу мусоропревода, извлек оттуда плоский матерчатый портфель. Пакет с плащом и шляпой, старательно сплющенный и умятый, превосходно туда поместился; туда же перекочевали бумажник журналиста с остатками последней получки и старенький диктофон с записью выступления красногорского мэра. Спустя еще минуту прекрасно одетый и аккуратно причесанный гражданин деловитой походкой вышел из подъезда.