— Верно.
— И сколько ты ему дал?
— Ты никогда не догадаешься.
— Ты просто соришь деньгами, Сид.
— Но он же просил: «Подайте Христа ради», — отозвался я.
— Понимаю. Я сейчас представил, как ты берешь взятку у этого барыги. Такая, я тебе скажу, картинка, закачаешься.
— Во всяком случае, — заявил я, — нам сейчас нет дела до четырех лошадей Питера Раммилиза или того, как он их заполучил (а уж тут без взяток не обошлось). Нет, нам надо узнать, как об этом пронюхал Эдди Кейт и почему он молчал.
— Правильно.
Мы въехали в предместья Кента, и тут Чико проговорил:
— Ты знаешь, почему нам в общем-то везло в работе, как только мы с тобой объединились?
— Почему же?
— Потому что все эти негодяи с тобой знакомы. Я имею в виду, они знают тебя в лицо, по крайней мере, многие. И когда они видят, что ты суешь свой нос в их дела, то начинают беситься — совершают одну глупость за другой, раскрывают карты, а нам только того и надо. Они перед нами как на ладони, и нам понятно, что они будут делать дальше. А не суетись они, нам бы ни черта не удалось, точно тебе говорю.
Я вздохнул и сказал «надеюсь», и подумал о Треворе Динсгейте, подумал и тут же оборвал ход, своих мыслей. Без рук человек не может вести машину.
Выбрось это из головы, выбрось, а не то у тебя начнется размягчение мозга, твердил я себе.
Я дернулся, слишком быстро отодвинулся в угол и заметил косой взгляд Чико, но ничего не ответил.
— Сверься по карте, — посоветовал ему я. — Займись чем-нибудь полезным.
Мы без труда отыскали дом Питера Раммилиза и въехали во двор маленькой фермы. Казалось, что предместья Танбридж-Уэллса обтекали ее, как морские волны, не нарушая царящего в ней покоя. Там стоял добротный, белый, трехэтажный фермерский дом. Рядом с ним мы заметили современную деревянную конюшню и огромный, продолговатый амбар. Никаких признаков особого преуспевания мы не обнаружили, но и бедной эту ферму никто бы не назвал.
Вокруг ни души. Я нажал на тормоз, мы остановились и стали выбираться из машины.
— К какому входу, парадному? — осведомился Чико.
— Нет, к заднему, мы же на ферме.
Не успели мы пройти пять или шесть шагов, как во двор амбара выбежал маленький мальчик и, затаив дыхание, бросился нам навстречу.
— Вы приехали со «скорой помощью»?
Он задержал свой взгляд на мне, затем посмотрел на машину, и его лицо сморщилось от напряжения и досады. На вид ему было около семи лет. Обычный мальчик, в брюках для верховой езды и рубашке с короткими рукавами. Подойдя поближе, я обратил внимание на его заплаканное лицо.
— Что случилось? — спросил я.
— Я позвонил и вызвал «скорую помощь». Уже давно.
— Мы можем помочь, — предложил я.
— Мама, — пояснил он. — Она лежит вон там и не может проснуться.
— Проведи нас и покажи.
Крепко сбитый мальчишка с каштановыми волосами и карими глазами не мог оправиться от испуга. Он снова бросился в амбар, а мы, не теряя времени, последовали за ним. В нескольких шагах от двери мы поняли, что это не обычный амбар, а нечто вроде зала для верховой езды. Полностью отгороженное пространство двадцати метров в ширину и тридцати пяти в длину с окнами на крыше. Пол от стены до стены был засыпан ярко-желтой стружкой.
Там бегали по кругу пони и большая лошадь, а в опасной близости от их копыт, на полу, как-то странно изогнувшись, лежала женщина.
Чико и я торопливо приблизились к ней. Мы увидели, что она молода, хотя и не смогли как следует разглядеть ее склонившееся вниз лицо. Она была без сознания, но я решил, что обморок у нее не слишком глубокий. Женщина с трудом дышала, ее кожа побелела, и бледность проступала даже под слоем косметики. Но пульс у нее оказался сильным и ровным. Неподалеку валялся шлем для верховой езды, не сумевший ее предохранить.
— Ступай и позвони снова, — приказал я Чико.
— Может быть, нам стоит ее перенести?
— Нет… вдруг она что-нибудь сломала. Нельзя трогать людей, когда они лежат без сознания. Этим ты только повредишь.
— Тебе виднее. — Он повернулся и ринулся к дому.
— С ней все в порядке? — с тревогой в голосе задал вопрос мальчик. — Бинго стал брыкаться, она упала, и мне показалось, что он лягнул ее в голову.
— Бинго — это лошадь?
— У него соскользнуло седло, — пояснил он.
Бинго, седло которого болталось где-то под животом, продолжал брыкаться и лягаться, будто на родео.
— Как тебя зовут? — обратился я к мальчику.
— Марк.
— Ладно, Марк, насколько я понимаю, твоя мама скоро придет в себя, а ты храбрый мальчик.
— Мне шесть лет, — гордо заявил он. Очевидно, Марк считал себя совсем взрослым.
Теперь, когда мы подоспели на помощь, в его глазах погасли последние отблески страха. Я опустился на колени перед его матерью и отклонил упавшую ей на лоб каштановую прядь. Она чуть слышно простонала, и у нее задрожали веки.
Несомненно, что за эти несколько минут ей сделалось лучше.
— Я думал, что она умирает, — сказал мальчик. — У нас когда-то был кролик… Он перестал дышать, закрыл глаза, мы не смогли его разбудить, и он умер.
— Твоя мама проснется.
— Вы в этом уверены?
— Да, Марк. Я уверен.
Он заметно приободрился и рассказал мне, что пони зовут Сути и это его лошадь, а его папа уехал и вернется только завтра утром.
Они остались вдвоем с мамой, она объезжала Бинго, потому что собиралась продать его одной девушке для скачек с препятствиями.
Чико вернулся и сообщил, что «скорая помощь» уже в пути. Мальчик безумно обрадовался и попросил нас поймать лошадей и загнать их в амбар, а то они пустились в галоп. Если с ними что-нибудь случится, его папа просто придет в ярость.
И Чико и я расхохотались, услыхав, с какой серьезностью он повторяет слова взрослых. Пока он и Марк дежурили рядом с больной, я одну за другой поймал лошадей, подманив их сладостями, которые мальчик достал из карманов. Я привязал их поводья к висевшим на стенах кольцам. Бинго почуял, что лишился беспокоивших его подруг, а его седло окончательно слетело. От этого он успокоился и замер на месте. Марк на секунду отвернулся от матери, задорно похлопал своего пони и дал ему еще сладостей.
Чико подтвердил, что пятнадцать минут назад «скорую помощь» вызвал по телефону какой-то мальчик, но тут же повесил трубку, и там не успели спросить, где он живет.
— Не говори ему, — посоветовал я.
— Какой же ты добрый.
— Он храбрый мальчишка.