— Просим прощения, никаких посетителей.
Их ничто не убеждало. Абсолютно никаких посетителей, кроме ее сына. Вероятно, я могу поговорить с ним, если хочу.
— Он здесь? — спросил я, гадая, почему я должен удивляться. В конце концов, ничто не оторвет Пола от такого всеобъемлющего несчастья.
Одна из медсестер любезно пошла известить его о моем визите и вскоре вернулась вместе с ним.
— Матушка чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы видеть вас, — без предисловий заявил он. — К тому же она спит.
Мы смотрели друг на друга с невысказанной неприязнью.
— Как она? — спросил я. — Что говорят врачи?
— Ей оказывается интенсивная медпомощь. — Заявление прозвучало сверхнапыщенно даже для Пола.
Я ждал. Наконец он добавил:
— Если не будет осложнений, она поправится.
«Чудесно», — подумал я.
— Она не сказала, кто напал на нее?
— Она пока не может говорить.
Я подождал еще, на сей раз безрезультатно. Когда он впрямую начал намекать на то, что пора бы заканчивать разговор, я сказал:
— Вы видели, в каком состоянии ее дом?
Он ответил, нахмурившись:
— Я был там этим утром. Полиция взяла мои отпечатки пальцев! — В голосе его звучало возмущение.
— Они брали их и у меня, — спокойно произнес я. — Пожалуйста, верните мои книги.
— Что?
— Верните книги и бумаги Валентина.
Он уставился на меня с непониманием и злостью.
— Я не брал книги Валентина. Их взяли вы.
— Я не брал.
Его душило негодование.
— Матушка заперла дверь и отказалась — отказалась! — дать мне ключ. Своему сыну!
— Прошлой ночью ключ был в открытой двери, — сказал я. — А книги исчезли.
— Потому что вы забрали их. Я-то точно не брал.
Я начинал верить Полу, как бы невероятно его слова ни звучали.
Но если он не брал книги, то кто это сделал? Разгром внутри дома и нападение на Доротею свидетельствовали о жестокости и спешке. Вывезти целую гору книг и полный шкаф бумаг — для этого нужно время. И Робби Джилл был уверен, что это произошло раньше, чем напали на Доротею.
В чем мог крыться смысл этого?
— Почему, — спросил я, — вас так волнует то, что книги не в ваших руках?
Где-то в его мозгу зазвучали сигналы тревоги. Я работал с актерами слишком много, чтобы не уловить напряжение глазных мускулов, которое так часто просил сыграть. Я подумал, что у Пола был мотив помимо жадности, но я лишь понял, что этот мотив существует, и ничего более.
— Лучше всего хранить семейные реликвии в семье, — ответил он и, прежде чем уйти, сделал последний выпад: — Ввиду состояния моей матери кремация, запланированная на завтрашнее утро, откладывается на неопределенный срок. И не беспокойте больше ни ее, ни меня своим приходом сюда. Она стара и больна, и я присмотрю за ней.
Я смотрел, как удаляется его обширная спина: в каждом шаге — самодовольство, полы пиджака разлетаются в стороны при движении.
— Пол! — громко сказал я вслед ему.
Он неохотно остановился и повернулся, стоя в квадратной арке больничного коридора и не намереваясь возвращаться.
— Что на этот раз?
По меньшей мере полтора метра в поясе, подумал я. Широкий кожаный ремень поддерживал его темно-серые брюки. Кремовая рубашка, галстук в косую полоску, жирный подбородок агрессивно выпячен вперед.
— Что вам надо?
— Ничего, — ответил я. — Неважно.
Он с раздражением дернул плечом, а я побрел к своей машине, думая о телефонах. Я носил свой мобильный телефон на поясе, всегда под рукой. Я заметил, что такой же аппарат был прикреплен к широкому ремню Пола.
Я вспомнил, как вчера вечером обрадовался за Доротею, что Пол ответил из своего дома в Суррее, когда я рассказал ему о нападении на его мать. Суррей был надежным местом для алиби.
Если бы я хорошо относился к Полу или, по крайней мере, верил ему, мне и в голову не пришло бы проверять. Я попытался припомнить номер, по которому я звонил, но вспомнил только первые четыре цифры и последние две и соответственно связаться с ним я не мог.
Я позвонил в справочную и спросил, являются ли первые четыре цифры номером местной станции Суррея.
— Нет, сэр, — четко ответил женский голос. — Эти цифры используются для мобильных телефонов.
Вздрогнув, я попросил, если можно, найти мне номер мобильного телефона Пола Паннира: он живет около Годалминга, последние цифры — две семерки. После короткой паузы, потребовавшейся на поиск, она любезно сообщила мне номер, который я не мог вспомнить. Я записал этот номер и набрал его.
Пол отрывисто спросил:
— Да?
Я не сказал ничего.
— Кто вы? Что вам надо?
Я молчал.
— Я вас не слышу, — сердито сказал он и отключил свой телефон.
Вот вам и весь Суррей, угрюмо подумал я. Но даже Пол не смог бы нанести такие раны своей матери.
Известны случаи, когда сыновья убивали своих матерей… Но не жирные сорокапятилетние мужчины, раздутые от самодовольства.
Расстроенный, я ехал на запад, в Оксфордшир, чтобы повидаться с Джексоном Уэллсом.
Вновь прибегнув к услугам справочных служб, я установил более точно место его проживания и, расспрашивая техников в гаражах и людей, выгуливавших собак, я в конце концов добрался до фермы «Бой-ива», сонной и мирной в этот воскресный вечер.
Я медленно проехал по узкой немощеной колее, приведшей меня на неподстриженную лужайку перед увитым плющом домом. Цвели одуванчики. Несколько старых покрышек валялось у подгнившего деревянного сарая. Неустойчивый на вид штабель досок для забора, казалось, пришел уже в полную негодность. Некто, бывший когда-то человеком, стоял, прислонившись к воротам фермы, и нелюбезно смотрел на меня.
Выйдя из машины и сразу же почувствовав себя угнетенно, я спросил:
— Мистер Уэллс?
— А?
Он был глух.
— Мистер Уэллс? — крикнул я.
— Ага.
— Могу я поговорить с вами? — проорал я. Безнадежно, подумал я.
Старик не слышал. Я попытался снова. Он просто бессмысленно уставился на меня, а потом указал на дом.
Будучи не совсем уверен, что он имеет в виду, я все же прошел туда, куда он указывал, и нажал кнопку звонка.
Раздавшийся звук отнюдь не походил на деликатное «динь-дон», как в доме Доротеи; звонок фермы «Бой-ива» заставлял клацать зубами. Вскоре дверь открыла прелестная юная блондинка с волосами, собранными в конский хвост, и кожей, за которую любая актриса готова была бы умереть.