— Значит, это не вы нашли ее?
— Нет. Считаю, что в этом мне повезло. Один из моих конюхов нашел ее, когда я ехал на север, на Йоркские скачки. Полиция завернула меня назад, и они уже решили, что я убил ее. Соня висела в стойле, которое мы тогда не использовали. Парень, который нашел ее, выблевал свою жратву на неделю вперед, бедный олух.
— Вы думаете, она повесилась?
— Это не было похоже на нее. — Уэллс выразил свои застарелые сомнения. — Там были сложены тюки сена, с которых она могла спрыгнуть. — Он покачал головой. — Никто не знает правды об этом, и, честно говоря, так лучше. Я читал в этой статейке из «Барабанного боя» о том, что вы собираетесь узнать правду. Ну, если говорить честно, я не хочу этого. Я не хочу, чтобы беспокоили мою жену и Люси. Это нечестно по отношению к ним. Просто сочините для фильма любую историю, какую захотите. Если вы не сделаете там меня убийцей, то для меня оно и так сойдет.
— В фильме вы не убиваете ее, — сказал я.
— Значит, все хорошо.
— Но я должен сказать, отчего она умерла.
Он без малейшего раздражения повторил:
— Я не знаю, отчего она умерла, я говорил вам.
— Да, я знаю, но вы должны были думать об этом.
Он выдал мне искреннюю веселую улыбку и никаких сведений, и я отчетливо понял, с чем пришлось иметь дело полицейским следователям двадцать шесть лет назад: непробиваемая кирпичная стена.
— В книге Говарда Тайлера, — произнес я, — Ивонн грезит о любовниках-жокеях. Где… я хочу сказать… у вас есть догадки, откуда он взял эту идею?
Джексон Уэллс рассмеялся, на сей раз затаенно.
— Говард Тайлер не спрашивал меня об этом.
— Да, — согласился я. — Он говорил мне, что вообще не пытался увидеться с вами.
— Не пытался. Я впервые узнал об этой книге, «Неспокойные времена», от знакомых, они сказали, что она обо мне и Соне.
— А у нее были… ну… видения?
Снова затаенное искрометное веселье.
— Я не знаю, — ответил он. — Могли быть. Вся наша женитьба была в некотором роде понарошку. Мы были детьми, играющими во взрослых. Этот писатель, он сочинил нас совершенно не так. Но я не обижаюсь, поверьте.
— Но любовники-грезы — это так впечатляет, — настаивал я. — Откуда это?
Джексон Уэллс поразмышлял без видимого волнения.
— Я полагаю, — произнес он наконец, — что вам стоит расспросить эту ее задаваку сестрицу.
— Сестрицу… вы имеете в виду вдову Руперта Висборо?
Он кивнул.
— Одри. Сестра Сони. Одри вышла замуж за члена Жокейского клуба и никогда не позволяла мне забыть об этом. Одри говорила Соне, что та впустую растратилась на меня. Я не был для нее достаточно хорош, понимаете? — Он беззаботно усмехнулся. — Когда я читал эту книгу, я все время слышал ядовитый голосок Одри.
Ошеломленный простой глубиной этого восприятия, я сидел молча и думал, что же спросить у него еще; думал, должен ли я задать вопрос, почему страшная смерть загадочной свояченицы так глубоко и навечно погубила шансы Руперта Висборо на политическую карьеру?
Насколько действительно для Вестминстера была неприемлема связь с загадочной смертью? Несчастье семьи, бросающее тень на репутацию человека, может послужить препятствием, но если прощались грехи сыновей и дочерей, то нераскрытая смерть более отдаленной родственницы, вне сомнений, должна быть всего лишь мелочью.
Прежде чем я смог подыскать слова, открылась дверь и вошла Люси, столь же солнечная, как и ее отец.
— Мама хочет узнать, не желаете ли вы чего-нибудь, например, выпить?
Я счел, что этим вопросом миссис Уэллс настаивает на моем уходе, и поднялся.
Джексон Уэллс представил меня своей дочери:
— Люси, это Томас Лайон, воплощение зла в образе кинорежиссера, если верить вчерашнему «Барабанному бою».
Глаза ее расширились, и она с таким же озорным спокойствием, какое я подметил в ее отце, сказала:
— Я видела вас по телику, но ни рогов, ни хвоста не заметила! Как здорово, должно быть, делать фильм с Нэшем Рурком!
Я спросил:
— Вы хотите попасть в фильм?
— Что вы имеете в виду?
Я объяснил, что мы набираем в Хантингдоне местных жителей для создания «толпы» для съемок скачек на ипподроме.
— Нам нужны люди, чтобы они охали и ахали…
— И кричали «подтяни задницу»? — усмехнулась она.
— Точно.
— Па?..
Первым побуждением ее отца было отказать. Когда он покачал головой, я сказал:
— Никто не будет знать, кто вы такие. Скажем, ваша фамилия Бой-ива… Кстати, что такое бой-ива?
— Это дерево, из которого делаются биты для крикета, — ответила Люси так, словно этот вопрос разоблачал мою тупость.
— Вы меня разыгрываете?
— Конечно, нет, — произнес ее отец. — Откуда, вы думаете, берутся биты для крикета? Они растут на деревьях.
Они смотрели на меня.
— Мы выращиваем ивы на влажной земле у ручья, — сказал Джексон. — На этой ферме растили ивы в течение жизни нескольких поколений.
Мне казалось, что «выращивание» бит для крикета целиком заполнило его жизнь: широкие плечи посылали тщательно намеченные удары через черту и останавливали летящий мяч, не давая ему попасть в ворота.
В дверях с любопытным видом появилась мать Люси, дружелюбная женщина в желтовато-коричневых брюках и широченном коричневом свитере, надетом поверх кремовой водолазки. Я подумал, что она бессознательно копирует стиль своей дочери.
Джексон Уэллс объяснил причину моего приезда. Его жена обрадовалась приглашению.
— Конечно, мы все приедем, — решительно сказала она, — если вы обещаете, что мы увидим Нэша Рурка!
— А тебе тоже хочется? — спросила у нее Люси.
Я пояснил:
— Завтра в два часа мы проводим репетицию с толпой. Будет ли там Нэш, не могу обещать. Во вторник и в среду мы снимаем сцены с толпой. Всем, кто будет там, мы предлагаем завтрак и небольшую плату, а Нэш Рурк точно будет там.
— Отсюда до Хантингдонского ипподрома почти два часа езды, — запротестовал Джексон Уэллс.
— Не выкручивайся, па, — сказала Люси. — В какое время во вторник? Будет ли все в норме, если мы пропустим завтрашнюю репетицию?
Я дал им одну из своих визиток, написав на обратной стороне: «Привилегированный вход. Семья Бой-ива».
— В девять утра во вторник, — уточнил я. — Следуйте за толпой, которая будет знать, что делать. Когда мы прервемся на ленч, воспользуйтесь этой карточкой и найдите меня.
— Вау! — воскликнула Люси. На носу у нее были веснушки. Лукавые синие глаза. Я думал, насколько хорошо она умела играть на пианино.