Доротея посмотрела на него, побелела и не сказала ничего.
— Мне так жаль… — беспомощно сказал я.
Я думал о невероятном потрясении, охватившем Пола, когда он вошел в дом Доротеи и увидел «Армадилло», лежащий на кухонном столе. Когда он увидел, что я сижу там живой.
Он выскочил из дома и умчался прочь, и теперь бесполезно предполагать, что, если бы мы остановили его, если бы мы усадили его и заставили говорить, он мог бы остаться в живых. Я подумал, что Пол стал опасен для своего сообщника, он был готов сломаться, был готов сознаться. У самоуверенного, напыщенного, неприятного Пола сдали нервы, и это стоило ему жизни.
Мой водитель, рядом с которым на переднем сиденье устроился «черный пояс», доставил меня в Оксфордшир, время от времени сверяясь с моими письменными указаниями. Я сидел сзади, вновь разглядывая фотографию «банды» и вспоминая то, что говорили о ней Люси и Доротея.
«Они такие молодые».
Молодые.
Джексон Уэллс, Ридли Уэллс, Пол Паннир на этой фотографии были, по крайней мере, на двадцать шесть лет моложе, чем эти же люди, встреченные мною в жизни. Соня умерла двадцать шесть лет назад, а на этой фотографии она была юной и прелестной.
Скажем, снимок был сделан двадцать семь лет назад — тогда Джексону Уэллсу на нем около двадцати трех, а все остальные были еще моложе. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, но не более. Соня умерла в двадцать один год. Мне было четыре года, когда она умерла, я не слышал тогда о ней, и я вернулся сюда в тридцать лет и захотел узнать, почему она умерла, и сказал, что могу попытаться. И, сказав это, я запустил цепную реакцию, которая привела Доротею в больницу, Пола в могилу, а мне принесла нож в ребро… и все, что еще могло случиться. Я не знал, что в этой бутылке есть джинн, но если джинна выпустили наружу, его уже нельзя загнать обратно.
Мой водитель отыскал ферму «Бой-ива» и доставил меня к двери Джексона Уэллса. На звонок в дверь снова открыла Люси, и ее синие глаза расширились от изумления.
— Я сказала, — промолвила она, — что вы не рассердитесь, если я вернусь домой на денек, ведь так? Вы приехали, чтобы притащить меня обратно за хвостик?
— Нет, — улыбнулся я. — На самом деле я хотел поговорить с твоим отцом.
— Ой, конечно. Проходите.
Я покачал головой.
— Я хотел бы, чтобы он вышел сюда.
— О! Ну хорошо, я спрошу его.
Слегка сбитая с толку, она скрылась в доме и вскоре вернулась вместе со своим белокурым, сутулым, продубленным солнцем и ветрами, рассудительным родителем — словом, таким же, каким я увидел его здесь неделю назад.
— Входите, — сказал он, делая широкий гостеприимный жест.
— Пойдемте погуляем.
Он пожал плечами.
— Если вам так хочется.
Он вышел из дома, а Люси, не знавшая, что и подумать, осталась стоять на пороге. Джексон окинул взглядом двух молодых людей, сидящих в моей машине, и спросил:
— Друзья?
— Шофер и телохранитель, — ответил я. — Кинокомпания настояла.
— О…
Мы пересекли двор и дошли до ворот высотой в пять перекладин, которые неделю назад подпирал глухой Уэллс-старший.
— Люси проделала хорошую работу, — произнес я. — Она рассказала вам?
— Ей нравится беседовать с Нэшем Рурком.
— Они подружились, — согласился я.
— Я велел ей быть осторожнее. Я улыбнулся.
— Вы хорошо научили ее. — И подумал: «Слишком хорошо». Потом спросил: — Она упоминала о фотографии?
Он посмотрел на меня так, словно не знал, что ему ответить: «да» или «нет», но наконец сказал:
— О какой фотографии?
— Об этой. — Я достал ее из кармана и протянул ему.
Он коротко взглянул на лицевую сторону, потом на обратную и без выражения посмотрел мне в глаза.
— Люси говорит, что надпись на обратной стороне сделана вашей рукой, — заметил я, забирая из его рук снимок.
— Что из этого?
— Я не полицейский, — сказал я, — и не привез с собой орудия пыток.
Он засмеялся, но общая осторожность, проявлявшаяся в нем на прошлой неделе, перешла во вполне определенную подозрительность.
— На прошлой неделе, — напомнил я, — вы сказали мне, что никто не знает, почему умерла Соня.
— Это так. — Его синие глаза, как обычно, лучились невинностью.
Я покачал головой.
— Все, кто на этом фото, — произнес я, — знают, почему умерла Соня.
Он застыл в неподвижности, но потом выдавил улыбку и придал лицу насмешливое выражение.
— Соня есть на этом фото. Ваши слова — бессмыслица.
— Соня знала, — возразил я.
— Вы хотите сказать, что она убила себя? — Судя по его виду, он почти надеялся, что я именно так и думаю.
— На самом деле нет. Она не намеревалась умирать. Никто не намеревался убить ее. Она умерла случайно.
— Вы не знаете об этом абсолютно ничего.
Я знал об этом слишком много. Я не хотел причинять никому вреда и не хотел, чтобы меня убили, но смерть Пола Паннира нельзя было просто проигнорировать, и пока убийца гуляет на свободе, я вынужден буду носить дельта-гипс.
— Вы все выглядите на этой фотографии такими молодыми, — сказал я. — Золотая девочка, золотые мальчики, все улыбаются, у всех впереди светлая жизнь. Вы все тогда были детьми, как вы говорили мне. Вы все играли в жизнь, все было игрой. — Я назвал по именам легкомысленную «банду» на снимке. — Это вы и Соня и ваш младший брат Ридли. Это Пол Паннир, племянник кузнеца. Это Родди Висборо, сын сестры Сони, то есть Соня была его тетей. А это ваш жокей П. Фальмут, известный под кличкой Свин. — Я сделал паузу. — Вы были самым старшим — вам двадцать два или двадцать три года. Ридли, Полу, Родди и Свину было восемнадцать, девятнадцать или двадцать лет, когда умерла Соня, а ей был только двадцать один год.
Джексон Уэллс спросил без выражения:
— Откуда вы узнали?
— Из сообщений газет. И из простых расчетов. Это почти не имеет значения. А имеет значение только то, что все вы были еще юны… и вам, как многим людям в ваши годы, казалось, что юность вечна, что осторожность — это для стариков, а ответственность — глупое слово. Вы поехали в Йорк, а остальные затеяли игру… И я думаю, что вся «банда», исключая вас, была там, когда Соня умерла.
— Нет, — резко сказал он. — «Банда» тут ни при чем. Вы имеете в виду, что затевалось насилие? Этого не было.
— Я знаю. Вскрытие показало, что в половые сношения перед смертью она не вступала. Все газеты указывали на это.
— И что же?
Я осторожно произнес: