— Мне бы хотелось, — продолжал я, — составить список.
С этими словами я, вооружившись ручкой и бумагой, сел за один из столов.
Аннет вызвалась принести из кабинета Гревила его записную книжку с адресами, но вскоре она, расстроенная, вернулась: не смогла найти ее в этой неразберихе.
— Это, должно быть, где-нибудь еще, — предположил я. — Может, в том компьютере? — Я показал через комнату. — В нем могут быть адреса?
Девушка, приносившая чай, расплылась в улыбке и объяснила мне, что в этой комнате занимались финансовыми операциями и в указанном мною компьютере были лишь цифры, счета и другая подобная информация. Однако, бодро продолжала она, в комнате через коридор, где она сидела, стоял другой компьютер, который она использовала для корреспонденции. Свою фразу девушка договаривала уже в коридоре, и Аннет заметила, что Джун всегда носится, как ураган.
Джун, длинноногая худосочная блондинка, вернулась с только что выданной компьютером распечаткой десяти наиболее часто встречавшихся имен корреспондентов (исключая клиентов) и их адресов. Там были не только адвокаты, бухгалтеры, но и банк, биржевой маклер и страховая компания.
— Замечательно! — воскликнул я. — Не могли бы вы теперь связаться со всеми крупными кредитными учреждениями, узнать, был ли Гревил среди их клиентов, и сообщить, что его кредитные карточки украли, а сам он скончался?
Затем я спросил у них, какая у Гревила была машина и ее номер. Это все знали. Она чуть ли не каждый день стояла во дворе. Он ездил на работу на «Ровере-3500» десятилетней давности, в котором не было ни приемника, ни кассетного плейера, потому что его прежний «Порше» дважды обворовывали и в конце концов угнали.
— Однако в этой «старушке» тоже было полно всяких штучек, — сказал один из мужчин, тот, что помоложе, — но он все убирал в багажник.
Гревил обожал всякие новинки и диковины, у него была постоянная потребность сделать любое обыденное дело как-то необычно. Когда мы встречались, он чаще рассказывал мне о своих «игрушках-безделушках», чем о своей жизни.
— А почему вы спросили о машине? — поинтересовался молодой человек.
На его черной кожаной куртке рядами висели значки, а ярко-рыжая шевелюра блестела от геля. «Потребность в самоутверждении», — подумал я.
— Она может стоять возле его дома, а может — и на какой-нибудь стоянке в Ипсуиче, — объяснил я ему.
— Действительно, — задумчиво сказал он. — Теперь понятно.
На столе рядом со мной зазвонил телефон. После секундной нерешительности Аннет подошла и сняла трубку. Послушав, она взволнованно закрыла трубку рукой и спросила меня:
— Что делать? Это клиент, он хочет сделать заказ.
— У вас есть то, что ему надо?
— Да, конечно.
— Тогда все в порядке.
— Мне сказать ему о мистере Фрэнклине?
— Нет, — безотчетно ответил я, — просто примите заказ.
Она словно обрадовалась, получив указание, и что-то записала. Когда Аннет положила трубку, я посоветовал всем по крайней мере до конца дня, как обычно, принимать и выполнять заказы и, если кто-нибудь спросит мистера Фрэнклина, просто сказать, что его нет и позвонить ему нельзя. Не стоит говорить, что он умер, пока я не свяжусь с его адвокатами, банкирами и прочими и не узнаю положение вещей. Все тут же с облегчением согласились, а мужчина, что постарше, спросил, когда я смогу договориться о замене разбитого стекла, поскольку это было в той комнате, где он работал.
С ощущением вязнувшего в зыбучем песке я ответил, что попытаюсь все уладить. Я чувствовал себя чужим для этого места, для этих людей. Все, что я знал об их работе, было: как найти те два красных камня в коробке с наклейкой «MgAl2О4, Бирма».
В четвертый раз просматривая «желтые листы» телефонного справочника, я наконец дозвонился туда, где мне немедленно пообещали вставить стекло. Вокруг меня жизнь офиса шла своим чередом. Я стал звонить адвокатам.
Они были солидными, выражали сочувствие и готовность помочь мне. Я спросил, не оставил ли Гревил завещания или, что меня особенно интересовало, каких-либо просьб относительно похорон или кремации; если им об этом неизвестно, то не могли ли они подсказать, с кем бы мне посоветоваться, или я должен действовать по своему усмотрению.
В ответ раздалось характерное покашливание с последовавшим за этим обещанием справиться в картотеке и перезвонить, и, к моему удивлению, они свое обещание выполнили.
Мой брат действительно оставил завещание, которое они сами составили по его просьбе три года назад. Они не были уверены, являлось ли оно последним, но это единственное завещание, которое у них было. Они просмотрели его. Гревил, педантично заявили они, не выразил никакой просьбы относительно того, как поступить с его останками.
— Значит, мне... я могу решать сам?
— Разумеется, — ответили мне. — Вы являетесь единственным исполнителем завещания вашего брата. Так что вы обязаны принимать решения.
«Проклятие», — подумал я и попросил назвать имена тех, в пользу кого составлено завещание, чтобы я мог известить их о смерти и пригласить на похороны.
После некоторого замешательства они ответили, что не дают такую информацию по телефону. Не мог бы я приехать к ним в офис? Это недалеко, возле Темпла.
— У меня сломана лодыжка, — извиняющимся тоном сказал я. — Мне стоит невероятных усилий даже перейти через комнату.
— Ой-ой-ой, — засокрушались они. Немного посоветовавшись шепотом, они решили, что не произойдет ничего страшного, если я узнаю все по телефону. Завещание Гревила было весьма лаконичным: он оставлял все, что имел, Дереку Саксони Фрэнклину, своему брату. То есть мне.
— Что? — глупо переспросил я. — Этого не может быть.
Он написал свое завещание второпях, объясняли они, так как улетал в опасное путешествие в одну страну покупать камни. Адвокаты убедили его не улетать, не составив завещания, и он согласился. Насколько им известно, это завещание было единственным.
— Так случилось не по его воле, — бессмысленно сказал я.
Возможно, согласились они: немногие, находясь в добром здравии, собираются умирать в пятьдесят три года. Затем, осторожно затронув вопрос утверждения завещания, они спросили, не будет ли с моей стороны каких-либо указаний на этот счет. Я почувствовал, что увязаю в песке уже по колено.
— Законно ли то, — спросил я, — что в это время компания будет продолжать функционировать?
По их мнению, с точки зрения закона все было нормально. Оставалась необходимость утверждения завещания судом, и, в случае отсутствия более позднего, предприятие становится моим. Если я, в свое время, захочу его продать, то в моих же интересах позаботиться о его деятельности. Поскольку я являлся исполнителем завещания моего брата, моим долгом было позаботиться и о его имуществе. Любопытная ситуация, в шутку сказали они.