Это только казалось легким. Общая судорога не повторилась, но рука едва дернулась. Бред. Ничего не работает. Bсe схемы полетели.
Спустя довольно долгое время я попробовал снова. Перестарался. Меня опять скрутило, дыхание перехватило, боль зажала меня в клеши. Теперь больнее всего было в животе, руки болели не так сильно, но приступ — пугающий, страшный, был слишком долгим.
Я пролежал на полу всю ночь и изрядную часть утра. Лужа крови под моей головой подсохла и стала липкой. Лицо у меня было словно подушка, набитая комковатым песком. Внутри во рту были ссадины, они горели, и языком я ощущал пеньки сломанных зубов.
В конце концов я приподнял голову.
Приступа не последовало.
Я лежал в задней части холла, неподалеку от лестницы. Жаль, что спальня наверху. И телефон тоже. Может, я вызвал бы какую-нибудь помощь... если бы взобрался по лестнице.
Я осторожно попытался пошевелиться, боясь того, что может случиться. Подвигал руками, ногами, попытался сесть. Не вышло. Собственная слабость просто пугала. Руки-ноги дрожали. Я продвинулся по полу на несколько дюймов, все еще полулежа. Добрался до лестницы. Я лежал — бедро на полу, плечо на ступенях, голова тоже, руки бессильно лежат... опять приступ боли.
“Господи, — подумал я, — сколько же еще?”
В следующий час я заполз еще на три ступени, и снова меня скрутило. “Уже далеко забрался, — тупо подумал я. — Но дальше не полезу. На лестнице гораздо удобнее лежать, чем на полу, если не шевелиться”.
Я и не шевелился. Мне было хорошо, я устал, мне было лень двигаться.
Прошли века.
В дверь позвонили.
Кто бы это ни был, я никого не хотел видеть. Кто бы это ни был, он заставит меня двигаться. Я уже не хотел помощи, только покоя. Дайте мне только время и покой, и я оклемаюсь.
Снова позвонили.
“Пошел ты, — подумал я. — Мне и одному хорошо”.
Мне показалось, что мое желание исполнилось, но затем я услышал, как кто-то вошел через черный ход. Выломанная дверь открылась от слабого толчка.
“Только не ден Релган, — в жалком страхе подумал я. — Только не ден Релган... только не он”.
Это, конечно же, был не он. Это был Джереми Фолк.
Это был Джереми. Он осторожно вошел и позвал:
— Эй… Филип?
И так и застыл, войдя в холл.
— Господи Иисусе, — бесцветно сказал он.
— Привет, — ответил я.
— Филип, — он наклонился ко мне. — Твое лицо...
— Да.
— Что я могу сделать?
— Ничего, — ответил я. — Посиди тут... на лестнице. — Язык еле поворачивался во рту. “Прямо как у Мэри, — подумал я. — Как у Мэри”.
— Но что случилось-то? Ты на скачках упал, что ли?
Он сел на нижней ступени, у моих ног, неуклюже сложив свои длинные ноги.
— Но… кровь. Ты весь в крови... все лицо. Волосы. Везде.
— Оставь, — сказал я. — Уже высохло.
— Ты можешь смотреть? — спросил он. — У тебя глаза… — Он осекся, видимо, не желая говорить мне.
— Одним глазом вижу, — сказал я. — Этого достаточно.
Конечно же, он захотел сдвинуть меня, смыть кровь, привести все в порядок. Я же хотел остаться на месте, не желая при этом спорить. Безнадежно. Я убедил его оставить меня там, где я лежал, только сославшись на судороги.
Он еще сильнее перепугался.
— Я вызову врача.
— Просто заткнись, — сказал я. — Я в порядке. Говори, если хочешь, только ничего не делай.
— Ладно, — сдался он. — Тебе принести чего-нибудь? Чаю или что?
— Поищи шампанского. В буфете на кухне.
Он посмотрел на меня так, будто я спятил. Но шампанское было лучшим из известных мне тоников практически при всех болезнях. Я услышал хлопанье пробки, и он тут же вернулся с двумя стаканами. Поставил мой стакан с левой стороны, у моей головы.
“Ладно, — подумал я. — Разберемся. Когда-нибудь судороги прекратятся”. Я неуклюже пошевелил рукой и вцепился в короткий широкий стакан, попытавшись подтянуть его ко рту. Мне удалось сделать по крайней мере три солидных глотка, прежде чем меня снова скрутило.
На сей раз испугался Джереми. Он подхватил выпавший у меня из руки стакан, его губы затряслись. А я просто сказал сквозь зубы:
— Подожди.
В конце концов судорога отпустила меня, и я подумал, что на сей раз она была не такой долгой или не такой жестокой. Видать, и в самом деле я пошел на поправку.
Убедить людей оставить тебя в покое порой отнимает сил куда больше, чем ты можешь позволить себе на это потратить. Добрые друзья могут довести до изнеможения. Хотя я был благодарен Джереми за компанию, мне хотелось бы, чтобы он прекратил суетиться и посидел тихо.
В дверь снова позвонили, и, прежде чем я сказал ему не открывать, он пошел к двери. На душе у меня стало еще поганее. Слишком много гостей.
Этим гостем оказалась Клэр — она пришла, потом что я ее пригласил.
Она опустилась на колени рядом со мной и спросила:
— Ты ведь не упал, правда? Кто-то избил тебя, да?
— Хлебни шампанского, — сказал я.
— Да. Все в порядке.
Она встала и пошла за стаканом, обсуждая мое поведение с Джереми.
— Если он хочет лежать на лестнице, пусть лежит. Он тысячи раз падал и ломался. Он знает, что лучше.
“Господи, — подумал я. — Девушка, которая понимает. Невероятно”.
Они с Джереми засели на кухне и стали пить мое вино. А на лестнице дела пошли лучше. Я осторожно попробовал пошевелиться — спазмов не было. Я выпил немного шампанского. Рот драло, но мне стало получше. Я почувствовал, что вскоре смогу сесть.
Снова позвонили в дверь.
Прямо поветрие какое-то.
Клэр подошла отпереть дверь. Я был уверен, что она не впустит никого, кто бы это ни был, но это оказалось невозможным. Девушка, позвонившая в дверь, не собиралась ждать на пороге. Она влетела в дверь, снеся в сторону протестующую Клэр, и я услышал цокот каблучков — она шла через холл ко мне.
— Я должна видеть, — безумно кричала она. — Я должна убедиться, что он жив!
Я узнал ее голос. И мне незачем было смотреть, как это безумно-прекрасное лицо при виде меня застыло от потрясения.
Дана ден Релган.
— О, Господи, — проговорила она.
— Я, — ответил я распухшими губами, — жив.
— Он сказал, что вас просто... приложат...
— Мордой об пол, — добавил я.
— Ему было все равно. Он словно не понимал… если бы они вас убили... к чему бы это привело. Он просто сказал, что их никто не видел, их никогда не возьмут, так чего же волноваться...