Она смотрела на меня из-под полуопущенных век.
— Где бы она ни была, — сказал я, — Аманде сейчас только семнадцать-девятнадцать лет. Слишком юна для того, чтобы унаследовать такую кучу денег без ограничений. Оставьте ей их с ограничениями... вроде стальной узды.
— Все?
— Мгм.
Она лежала молча, неподвижно. Я ждал. Всю свою жизнь я ждал от бабки чего-нибудь, кроме злобы. Я мог ждать вечно.
— Уходи, — сказала она.
— Хорошо, — сказал я, вставая.
Я пошел к двери. Взялся за ручку.
— Пришли мне роз, — сказала она.
* * *
Мы нашли в городке еще работающий цветочный магазинчик, хотя там уже мыли пол перед закрытием.
— Она что, не понимает, что сейчас декабрь? — сказала Клэр. — Розы же сейчас целое состояние стоят!
— Если бы ты умирала и хотела роз, разве тебе не было бы все равно?
— Наверное.
Все, что у них оставалось, — это пятнадцать очень маленьких розовых розочек на длинных тонких стеблях. Их и розами-то с трудом можно было назвать. Они остались от свадьбы.
Мы поехали назад в больницу и отдали их медсестре, чтобы она передала их сразу же вместе с вложенной в букет открыткой, что на следующей неделе я привезу розы получше.
— Она их не заслуживает.
— Бедная старуха.
* * *
Мы остановились в гостинице рядом с Темзой. В старой гостинице со старыми деревянными балками, хорошей кухней и окнами спальни с видом на нагие ивы и медленные бурые воды реки.
Нас никто не знал. Мы зарегистрировались как муж и жена, неторопливо поужинали и тихо пошли спать.
— У меня это не впервые, — сказала Клэр. — Не слишком ли это тебя смущает?
— Даже лучше, — ответил я.
— У тебя нет никаких пунктиков насчет девственности?
— Насколько я знаю, никаких.
— Хорошо, — улыбнулась она.
Это началось с дружбы и переросло в страсть. А закончилось усталостью и смехом, шепотом и сном. Мне никогда не бывало так хорошо. Как ей — не знаю. Однако утром она не замедлила повторить программу.
В полдень в мирном согласии мы пошли к Джереми.
Он лежал на высокой кровати рядом с кучей дыхательных приспособлений. Однако дышал он сам. Как я понял, пока это было еще нестабильно, потому что, пока мы сидели у него, медсестра приходила проверять его каждые десять минут и смотрела, чтобы его рука постоянно лежала на кнопке вызова.
Он выглядел еще более тощим, чем обычно, бледен до серости, но мозг его ничуть не пострадал. Глаза светились прежним умом, и он, словно отгораживаясь от своего нынешнего унизительного положения, изображал дурачка. Медсестра при каждом посещении получала порцию занудного трепа.
Я стал было извиняться за то, что ему пришлось пережить, но он и слушать не стал.
— Не забывай, — сказал он, — я вошел туда потому, что сам захотел. Никто меня за шиворот не тащил. — Он окинул меня взглядом. — Твое лицо выглядит прекрасно. Как это ты так быстро оправился?
— Я всегда так.
— Всегда, — он слабо хихикнул. — Ну и веселая у тебя жизнь.
— Сколько ты тут еще проваляешься?
— Три-четыре дня.
— И все? — удивленно спросила Клэр. — Видок у тебя... ну...
Он был бледнее подушки. Однако кивнул и сказал:
— Я уже куда лучше дышу. Раз нет угрозы, что нервы отключатся, я могу идти. Хуже уже не будет.
— Я подвезу тебя, если нужно, — сказал я.
— Ловлю на слове.
Мы не слишком долго пробыли у него, поскольку разговор его явно утомлял, но прежде чем мы ушли, он сказал:
— Знаешь, этот газ так быстро подействовал. Не тот, медленный, что у дантиста. Я даже и сделать ничего не успел... словно кирпичную стену вдохнул.
После короткого молчания, полного воспоминаний, Клэр сказала:
— Там никто не выжил бы, если бы был один.
— Ты с чего это? — весело спросил Джереми.
Когда мы ехали назад в гостиницу, Клэр сказала:
— Ты не рассказал ему об Аманде.
— Времени еще полно.
— Он приехал в прошлое воскресенье, так как получил твое известие о том, что ты ее нашел. Он рассказал мне, пока мы сидели на кухне. Сказал, что у тебя что-то с телефоном, потому он и приехал.
— Я его отключил.
— Неисповедимы пути.
— Мгм.
Наша вторая ночь была как бы подтверждением первой. По большей части то же самое, но как-то по-новому и по-другому. Нетерпеливо, яростно, нежно, настойчиво, головокружительно. Казалось, ей это нравилось так же, как и мне.
— И когда же мы утихомиримся? — сказала она уже глубокой ночью.
— Когда настанет утро, и ты уедешь.
— Тогда у нас еще уйма времени.
— Вот именно.
* * *
Настало утро, как оно всегда и бывает. Я подбросил Клэр к поезду, а сам отправился в Ламборн.
Когда я добрался туда, то, прежде чем пойти к Гарольду, зашел к себе в коттедж. Все было тихо. Холодно. Странно незнакомо, словно дом уже не был гостеприимным убежищем, каким должен был быть. Я только теперь заметил его пустоту, эмоциональный холод, который так отчетливо ощутил Джереми при первом своем визите. Этот дом уже не казался мне таким подходящим. Тот, кто обустроил его, ушел, канул в прошлое. Я ощутил странную ностальгию... но звать его назад мне не хотелось. Я слишком повзрослел.
С легкой дрожью я разложил на столе снимки различных людей, а затем попросил мою соседку миссис Джексон зайти и посмотреть на них.
— А что я должна искать, мистер Нор?
— Кого-нибудь из тех, кого вы видели прежде.
Она послушно внимательно просмотрела их один за другим и без всяких сомнений остановилась на одном лице.
— Как любопытно! — воскликнула она. — Это тот самый инспектор из совета, который заходил насчет налогов. Тот, которого я сюда впустила. Полицейские все издевались, когда я говорила им, что если человек говорит, что он налоговый инспектор, то вы и думаете, что он налоговый инспектор.
— Вы уверены, что это он?
— Абсолютно, — кивнула она. — На нем была та же самая шляпа, и все такое.
— Тогда не подпишете ли вы мне этот снимок, миссис Джексон? — Я дал ей ручку “Люмоколор”, которая четко пишет черным на фотобумаге, и продиктовал, что этот человек приходил в дом Филипа Нора, назвавшись налоговым инспектором, в пятницу, 27 ноября.
— Все? — спросила она.