И тут он увидел ее. Она быстро шла к его машине и чему-то улыбалась. Хочу, подумал он, хочу смертельно, больше всего на свете, только ее, и больше никого!
— Там впереди трейлер опрокинулся, а из него коробки высыпались, столько коробок! Но, кажется, скоро их уберут! — радостно сообщила она.
Странно, она отсутствовала всего минут десять, но за это время в ней что-то переменилось, словно спало напряжение, сломался какой-то барьер. Она уже не казалась такой неприступной.
— Что ты так на меня уставился? — со смешком спросила она.
— Ты очень красивая.
— Ты находишь? Это приятно, через столько лет услышать… Кстати, раньше ты никогда не говорил, что я красивая.
— Не выдумывай!
— Нет, правда-правда! Говорил, что я самая лучшая, самая очаровательная, это было, а вот красивой не называл…
Черт побери, она кокетничает!
— Скажи мне одну вещь, только честно…
— Спрашивай!
— Зачем все-таки тебе понадобилось объявлять себя мертвым?
— О, это долгий разговор…
— А куда нам спешить? Мы тут проторчим битый час, и ехать еще долго…
— Понимаешь, все это не так просто. И в то же время просто до неприличия… По большому счету, это была шутка…
— Шутка?
— Как бы это объяснить? Мне ведь предложили остаться, посулили прекрасную работу, а я знал, что в Союзе у меня перспективы мизерные и в научном и в материальном плане, и, когда мама вдруг умерла, я подумал: это перст судьбы, мама отпустила меня на свободу, тем более что сообщение о ее смерти дошло до меня, когда ее уже похоронили. Но все оказалось достаточно сложно, особенно в эмоциональном плане, надо было себя полностью перестроить, приспособиться к новым условиям, к языку, да и вообще… Я сказал себе: ты должен это сделать.
— Влад, что ты толчешь воду в ступе? Я вполне способна понять тебя, более того, я и тогда тебя поняла. Тебе было тяжело, кто же спорит. Но умирать-то зачем?
— Ты же говоришь, что не поверила?
— Да, но все же хотелось бы понять твои мотивы.
— Да это вышло почти случайно…
— То есть?
— Понимаешь, один человек, мой научный руководитель, который много для меня сделал на первых порах, очень меня поддерживал, так вот он, видя, что я впадаю в депрессию, посоветовал мне полностью отрешиться от прошлого, тогда ведь казалось, что к нему никогда возврата не будет… Так вот он…
Он предложил мне… его приятель тогда собирался в Москву, он был журналистом и…
— Это он позвонил мне с тем сообщением?
— Да, мне в тот момент показалось, что это выход, я зачеркну прошлое, вернее, не так, я вычеркну себя из твоей жизни, пустота быстро заполнится… Я подумал: она будет ждать, надеяться, годы уйдут, а так… ей станет легче, погорюет и забудет, а я начну совсем новую жизнь, даже имя сменю.
— Да? И как же тебя зовут?
— Вэл Мартин.
— Шикарно звучит, не то что Владислав Мартыненко.
Он грустно усмехнулся:
— Наверное, это было глупо, но тем не менее, согласившись стать живым трупом, я как-то встряхнулся, вышел из депрессии и буквально попер.
— Попер? Куда попер?
— Вверх. Я многого добился, у меня большое имя в моей области.
— Но это не твое имя!
— Мое, давным-давно мое! Дело ведь не в том, как я называюсь, а в том, что я собой представляю! Я состоялся, Ника, это главное! Конечно, я не мог даже вообразить, что через несколько лет этот советский мастодонт сдохнет, но я все равно бы уехал, у вас ведь наука развалилась…
— Это я понимаю и не осуждаю тебя, ты не думай, просто я хотела понять… Теперь поняла. Ты пошутил… У тебя случайно нет жвачки?
— Жвачки? — удивился он. — Есть. Вот возьми.
— Какой-то противный вкус во рту, наверное, от устриц… Спасибо.
— Ты, вероятно, хочешь спросить, почему же я потом не объявился, когда у вас все изменилось?
— Да нет, тут как раз все ясно… Отрезанный ломоть…
— Я думал тогда об этом, но все было так зыбко по началу, казалось, дали вам глоток свободы, а потом еще хуже закрутят гайки… Да и вообще, у меня в те годы столько всего было… Я не хотел глубоко вникать, многие у нас ловили каждое слово из Союза, а я не хотел…
— Несмотря на акцент, ты все же хорошо говоришь по-русски, а то я с некоторыми эмигрантами общалась — тихий ужас! «У меня дом с тремя бедрумами! В пище не должно быть много карбонгидрэйта»…
— Что поделать, эмигрантская болезнь. Но к черту все это! Главное, что мы с тобой сидим тут в пробке посреди Европы…
— И у обоих от этого едет крыша, — засмеялась она.
— Какая крыша? Теперь так говорят?
— О да, очень популярное выражение, тем более что и на самом деле почти у всей страны крыша съехала во многих смыслах.
— Значит, ты на меня не сердишься?
— Я уж сказала, что нет.
— Я имел в виду не мое бегство.
— А что? — Она лукаво на него посмотрела.
Его бросило в жар.
— А ты знаешь, я ведь тебя похитил.
— Да? Этот «Фольксваген» поуютнее, чем лодочка на Днестре.
Черт, сколько же общих воспоминаний…
— Пожалуй, — улыбнулся он. — Я тебя везу не в Бонн, а в Амстердам. Только не кричи, ладно?
Неожиданно она расхохоталась:
— Я почему-то так и думала… Черт с тобой, только надо позвонить Алле. Она будет волноваться.
Фантастическая женщина! Он протянул ей телефон.
— Белла Львовна, это Ника! Пожалуйста, позовите Аллу! Ее нет? Тогда передайте ей, что мы решили съездить еще в Амстердам, да-да, в Амстердам. Я завтра Аллочке позвоню. Спасибо. Все в полном порядке!
Он был озадачен. Она согласилась ехать в Амстердам! И похоже, на все остальное тоже согласна. А впрочем, лучше не спешить… А то мало ли… Не надо ее вспугивать.
— Влад, но мы остановимся в разных номерах! — тут же напомнила она.
— Естественно.
— Похищение… Похищение Европы, нет, похищение в Европе, — задумчиво проговорила она.
О господи! Странно, раньше, в той, прошлой, жизни у них не было такого, чтобы они читали мысли друг друга, или он не замечал, считал, что это в порядке вещей? Наверное, просто не придавал значения… а если это и тогда было, как могло сохраниться после стольких лет?
Но тут пробка мало-помалу начала рассасываться.