— С вами это бывает?
— Да.
— Нервное?
— Да.
— Понятно. Ну ничего, сейчас пройдет. — Она вышла и вернулась с какими-то таблетками и стаканом воды. — Вот выпейте, не бойтесь, я врач.
Ее спокойный и даже сочувственный голос был ему приятен. Он проглотил таблетки.
— А теперь вам надо прилечь, выпрямиться, идемте.
Она провела его в комнату и указала на диван:
— Лягте, расслабьтесь и расстегните ремень.
Он послушно все выполнил.
— Мама, я ухожу! — услышал он голос Аллы. — Вернусь, когда он свалит… не могу!
Громко хлопнула входная дверь.
— Почему она меня так ненавидит? — спросил он, когда Белла Львовна подошла к нему.
— У нее есть на то причины… — грустно проговорила она.
— Но она же меня не знает… И потом, я ничего плохого Нике не сделал, мы провели чудесный день, все было прекрасно… Я не понимаю… Я пришел просить ее руки… а она уехала… Это она от меня сбежала, да?
— Ну раз вы так разболтались, значит, вам немного легче?
— Да, спасибо. Не волнуйтесь, я скоро уйду.
— Наверное, так будет лучше.
— Вы тоже меня ненавидите, но клятва Гиппократа и все такое… да?
— Да нет, почему я должна вас ненавидеть? Мало ли что в жизни случается, мы все не без греха…
Просто Аллочка в свое время много сил положила, чтобы спасти Нику, и, казалось, ей это удалось, а тут вы…
Он сел на диване:
— Спасти? Вы сказали — спасти? Но от чего? Я ведь не знаю. Она мне ничего такого не рассказывала, она сказала, что у нее все нормально, что она три раза была замужем, а теперь живет с каким-то певцом…
— С певцом? С каким певцом?
— С камерным. Камерный певец по имени Гриша, которого она, видите ли, обожает…
— Гриша? Вы уверены?
— Ну она мне так сказала… Призналась, что поняла, будто вообще любить не способна, я спросил, а этого Гришу ты не любишь? Она сказала, что обожает…
— О господи, — как-то невесело рассмеялась Белла Львовна. — Вы знаете, кто этот камерный певец? Это ее кот Гришка! Она всегда утверждает, что он как-то необыкновенно поет…
— Кот? — поразился он. — В каком смысле — кот?
— В прямом. Сибирский здоровенный котище…
Она показывала его фотографию…
— Так… Значит, она наврала про певца… А что еще она мне наврала?
— Боюсь, что все.
— Но что? Что именно? Умоляю, расскажите…
— Не надо, лучше вам этого не знать, если Ника сама вам не сказала, я не вправе… Да и вообще она уж сделала свой выбор…
— Какой выбор? Какой выбор? — почему-то страшно испугался он.
Белла Львовна смотрела на него с жалостью.
— Я вас умоляю! Хотите, стану перед вами на колени? Расскажите мне, что там за тайны такие, объясните, почему она сбежала? Все ведь было так хорошо, так чудесно…
— Вам легче?
— Да, легче, спасибо. Вы хотите, чтобы я поскорее ушел?
— Нет, пожалуй, вам и вправду следует кое-что знать… Вот что, молодой человек, поднимайтесь.
Я сегодня еще не пила кофе, а без кофе я не живу.
Вы завтракали?
— Нет.
— Вам надо выпить горячего чаю и что-то съесть. Идемте на кухню, и после завтрака я вам все расскажу. А там уж вы сами будете думать…
Он с наслаждением выпил стакан горячего чаю, но есть не мог. А Белла Львовна медленно и задумчиво пила свой кофе. Он чувствовал, что сейчас услышит что-то тяжелое, что-то такое, что может отравить его спокойную жизнь… А может, уйти?
Не знал, и не надо. Ника сделала какой-то там выбор, ну и на здоровье, а я-то тут при чем? Но он сидел и умоляюще смотрел на старую женщину.
— Белла Львовна, к чему эти тайны? Расскажите все как есть, — наконец взмолился он. — Я так понимаю, что во всем этом вы вините меня, так, может, я смогу хоть отчасти оправдаться…
— У вас есть сигареты? — вдруг спросила она.
— Я давно бросил.
— Я тоже…
— Может, сбегать?
— Да нет, ни в коем случае… Просто тяжело заводить этот разговор…
Господи, что ж там такое?
— Не знаю, с чего и начать… Видите ли, когда вы решили остаться за границей, вернее, когда это стало известно, Ника, конечно, была убита, но ни одного худого слова в ваш адрес не только не сказала, но и другим не позволяла… Хотя многие от этого пострадали в вашем институте, да и саму Нику таскали в КГБ…
— Я ее спрашивал, она сказала, что ничего такого не было!
— Она не хотела вспоминать, боялась показаться вам неблагополучной, несчастной…
— Она несчастна? Из-за меня?
— Да нет, из-за себя скорее…
— Ее мучили гэбэшники?
— Тогда? Нет, то есть это было очень неприятно, но ничего такого уж страшного. Там тоже не сплошь идиоты сидели, поняли, что она просто наивная влюбленная девочка… Но вот потом, когда пришло известие о вашей смерти…
— Что тогда? — замирая, спросил он.
— Тогда она просто сошла с ума. Она повсюду и во весь голос заявляла, что вас убило КГБ, что вы, будущий великий ученый, выбрали свободу, а вас убили на взлете, ну и еще всякую такую гневную чушь… Ее пытались вразумить, но куда там! В результате ее выперли из института, но это бы еще полбеды… Эта дуреха связалась с какими-то сомнительными диссидентами, вела себя более чем неосторожно, я деталей не знаю даже, но, короче, ее арестовали, и в результате она оказалась в психушке…
— О господи!
— Она просидела там около полугода, ее мать и Марк Лернер сводили землю с небом, чтобы ее вытащить, но помогло то, что у нее обнаружили тяжелую форму туберкулеза и сочли за благо выкинуть из больницы. Вот тут-то мы и познакомились, я ее лечила. И с Аллочкой они вскоре очень сдружились, хоть я поначалу это и не одобряла.
Она не хотела лечиться, хотела умереть, она была сломлена совершенно, но Марк… Как же он ухаживал за ней, как любил… Они поженились, когда ей стало лучше, но ничего хорошего из этого брака не вышло…
— Об этом она мне говорила, но как-то вскользь, — потрясенно произнес он. — А что дальше?
— Дальше? Она ушла от Марка, жила с матерью, но вскоре у матери случился инсульт, ее парализовало, и Ника три года была буквально прикована к ней, денег не было, она как-то перебивалась, друзья помогали по мере сил, потом мать умерла — и Ника исчезла.