В гараж с двумя дверьми – одни вовне Москвы, другие в Москву – мы въехали со стороны области. Американца проняло уже в гараже… весь пол изгадил. Но я молча протянул ему чистый платок. Он взял, с неожиданной ненавистью посмотрел на меня.
– Тебе плевать, да…
– На что – на пол?
– Ты знаешь, о чем я.
– Первый раз, что ли?
– Нет. Только – привыкнуть… не получается. Свой первый раз – помнишь?
Свой первый раз… А знаете – я его не помню. Долго. очень долго я мечтал его забыть. И теперь я вдруг осознал, что ничего не помню.
К добру ли…
Вместо ответа я взял два ведра и вручил их американцу.
– Пойдешь вправо – наткнешься на бочку. Набери два ведра…
Американец взял ведра и вышел. А я спустился вниз, включил свет. Яма хорошая, отделанная кирпичом. Просторная. Потому и купил. Гараж этот братковский – тут братки раньше заложников держали. И мне такая яма пригодится…
01 июля 2015 года. Вашингтон, округ Колумбия. Белый дом. Пенсильвания-авеню, 1600
Все было как всегда – и все-таки не так, как надо.
Пробитая чудовищным взрывом в здании Контртеррористического центра в Лэнгли дыра в системе национальной безопасности быстро заткнулась. В конечном итоге – на встрече присутствовали в основном высшие руководители, а их нельзя назвать подлинными лидерами, они скорее политические представители своих агентств в жестком, изобилующем многочисленными опасностями мире Вашингтона. Те, кто непосредственно занимается работой, на ступеньку ниже, и если расценивать ущерб с таких позиций, то больше всего пострадало ЦРУ, в здании которого и произошел взрыв. В том проклятом зале было немало представителей среднего офицерского звена, пришедших на церемонию потому, что это было рядом, и потому, что они действительно уважали бывшего директора, сумевшего на пике своей политической карьеры оказаться в Белом доме – а потом подло убитого в Москве. Но это было только одно агентство, другие продолжали работать, в том числе собирающее информацию АНБ и дальновидно созданное Разведагентство Министерства обороны, во многом перехватившее сейчас лидерство у ЦРУ. Все работало… проблема была в другом. Точнее – две проблемы, одна вытекающая из другой.
Первая – неуверенность и страх. Взрыв в самом сердце американской политической машины, опустошивший Олимп, привел к тому, что появилось и укоренилось чувство, которое никак не может быть в столице самой сильной в мире страны, отвечающей за положение дел во всем мире. Это чувство – отчаяние и страх. Отчаяние – потому что четырнадцать лет жестокой войны с террором, обескровившей американский бюджет, пополнившей военные кладбища по всей стране, привели только к нарастанию террористической угрозы. Сейчас уже все понимали, что ситуация развивается во многом бесконтрольно и любые их ходы только усугубляют ее. Их ненавидели. А когда кто-то ненавидит – с ним бесполезно разговаривать, ему бесполезно посылать мешки с гуманитарным рисом, бесполезно приводить какие-то аргументы. Ненависть – это чувство, это не порождение рассудка, это то, что у тебя в душе. Ненавидящего тебя можно только убить. И они убивали – но на их место вставали все новые и новые, все больше и больше. К четырнадцатому году даже самым закоренелым оптимистам стало понятно, что их ненавидит не Аль-Каида, не мелкие группы отщепенцев – а миллиард человек. Они пользуются мобильными телефонами, автомобилями, Интернетом, они могут одевать одежду, сделанную в Америке, но они Америку ненавидят.
Вторая – русофобия.
Давняя и во многом тоже иррациональная реакция американского политического истеблишмента, имеющая глубокие корни в том, что значительная его часть представляла собой выходцев из Европы, в том числе Восточной Европы, в первом или втором поколении – а там Россию не любили. Россия, впрочем, и сама ничего не делала для того, чтобы ее любили. Отношения между Россией и США были напряженными и до взрыва, после взрыва наступил настоящий шок, а вот после того, как в газеты просочилась история о разгромленной станции ЦРУ и высланных американцах, шок перерос в настоящую ненависть. Ненависть, которой было столь много, что она грозила затопить и Белый дом вместе со всеми его обитателями.
В отличие от предыдущего его обитателя – человека во многом иррационального, руководствующегося комплексами, обидами, предположениями, мнительностью, – нынешний президент был человеком рациональным. Конечно, не столь рациональным, как сухие и холодные немцы, но все же в своих решениях он привычно руководствовался логикой, отодвигая эмоции на второй план. Ему не следовало заботиться о своем политическом выживании – этот срок был вторым и третьего быть никак не могло. Но вопрос был в том, кто займет это место после выборов, при том, что предвыборная кампания уже шла. И даже гибель основного кандидата от Республиканской партии дела не меняла – скорее она его усугубляла, открывая путь откровенным радикалам. Президентская кампания от обсуждения дефицита бюджета и все никак не запускающегося механизма экономического роста моментально свернула на внешнюю политику и конкретно – на Россию. Республиканские кандидаты соревновались в экстремальности высказываний в отношении России – и кандидат демократический, уже стоящий одной ногой в Белом доме, вынужден был не отставать, чтобы не потерять рейтинг. И партия, точнее, ее исполнительный комитет давил на него, чтобы и он высказался и что-то сделал, чтобы не показать слабость демократов и не подорвать их шансы на новые четыре года. Давление было такое, что иногда он жалел, что в том проклятущем зале было так мало демократов. Его собственная партия рухнула на него, как тонна кирпичей.
На него давили. А он не мог сделать то, что они требовали.
К концу своего восьмилетнего срока, тяжелого и неоднозначного, он наконец-то стал настоящим лидером и был в шаге от того, чтобы стать государственным деятелем. Не великим – как Рузвельт, – но все же государственным деятелем, достаточно компетентным, чтобы сделать что-то хорошее для страны. Он тихо, но последовательно, в течение всего второго срока, выстраивал каркас политики, следуя которой Америка могла бы выпутаться из гибельной ловушки, в которую она попала на Востоке, и остаться там влиятельным игроком. По крайней мере – одним из многих.
Катар и Саудовская Аравия стали проводниками новой американской политики, но одновременно с этим он все больше и больше перекладывал на них всю тяжесть тех или иных действий, прежде всего финансовую. Ему удалось заставить их финансировать Пакистан – этот маневр отсрочил почти неизбежный социальный взрыв и попадание ядерного оружия в руки фанатиков. В обмен он закрыл глаза на то, что Пакистан продал Саудовской Аравии двадцать ядерных боезарядов с носителями тактического класса – пригодными для ударов по Ирану и Ираку. Одновременно с этим он как смог закрыл вопрос об американском ударе по Ирану и саботировал как мог возможное американское вмешательство в Сирии – дело почти решенное. Тем самым он вывел Америку из непосредственного участия сразу в нескольких кровавых конфликтах в статус наблюдателя и поставщика развединформации. Обстановка на Востоке была накалена настолько, что в любой момент там могла начаться катастрофическая региональная война с ядерным обменом – но американских войск в сколь-либо значимом количестве там не было. Лично он был бы рад, если бы эти твари просто перебили друг друга. А американский флот присутствовал в регионе с одной только задачей – если начнется, не дать конфликту выплеснуться дальше и ограничить его рамками региона. А так – хоть потоп.