— Умников никто не любит, — проворчала Авасарала, не поднимая головы от терминала. — Где черновик? Время уже к обеду.
Бобби чуть подтянулась и стиснула ладони за спиной.
— Мэм, с сожалением сообщаю, что не нашла никого, кто согласился бы передать мне черновик доклада.
— Это что, стойка «смирно»? — спросила Авасарала, подняв взгляд. — Боже мой, я не собиралась отправлять вас на расстрел. Вы весь список перебрали?
— Да, я… — Бобби запнулась, перевела дыхание и, сделав еще несколько шагов к столу, тихо сказала: — Со мной никто не разговаривает.
Старуха подняла белоснежные брови.
— Интересно.
— Разве? — сказала Бобби.
Авасарала улыбнулась ей настоящей теплой улыбкой и разлила чай из чугунного чайничка в две маленькие чашки.
— Садитесь, — предложила она, махнув на стул у самого стола. Бобби осталась стоять, и тогда Авасарала добавила: — Серьезно, не стойте столбом. После пяти минут разговора с вами мне целый час шею не распрямить.
Бобби села, помялась и взяла одну чашечку. Чаю в ней было на один глоток, и пах этот темный напиток не слишком приятно. Бобби хлебнула и обожгла язык.
— Это лапсан-сушонг, — объяснила Авасарала, — мне его муж покупает. Что вы скажете?
— Скажу, что пахнет он как носки хобо, [27] — ответила Бобби.
— Не буду спорить, но Арджуна его любит, да и чай не так плох, если привыкнуть.
Бобби кивнула, сделала еще глоток, но не ответила.
— Ну так вот, — продолжала Авасарала, — вы — марсианка, которую обидели свои и переманила на другую сторону могущественная старуха, в чьих руках хватает блестящих приманок. Вы — худшая из изменников, поскольку все, что случилось с вами на Земле, — следствие ваших амбиций.
— Я!..
— Прикуси язык, детка, когда взрослые разговаривают.
Бобби заткнулась и допила кошмарный чай.
— Однако, — продолжала Авасарала с той же сладкой улыбкой на морщинистом лице, — угадайте, через кого бы я стала пересылать дезинформацию, будь я на той стороне?
— Через меня, — сказала Бобби.
— Верно. Поскольку вам отчаянно необходимо выслужиться перед новым начальством, а они могут всучить откровенную фальшивку и их совершенно не волнует, что вам за это будет. Работай я в марсианской контрразведке, я бы уже завербовала вашего лучшего друга и через него завалила вас ложными сведениями.
«Все мои лучшие друзья погибли», — подумала Бобби.
— Но никто…
— Никто из ваших не хочет с вами разговаривать. Что означает одно из двух. Или они еще пытаются вычислить, чего ради я вас тут держу, или у них нет никакой дезинформации, потому что они в таком же недоумении, как и мы. В ближайшую неделю или около того с вами кто-то свяжется. Обратятся с просьбой сливать информацию из моего кабинета, но попросят так, что под этим предлогом сольют поток «дезы». Если вы сохранили им верность и станете шпионить — это будет отлично. А если сообщите об их просьбе мне — тоже отлично. Если им посчастливится, они добьются и того и другого.
Бобби поставила чашку на стол. Сжала кулаки.
— Вот за это, — сказала она, — все и ненавидят политиков.
— Нет. Нас ненавидят за то, что у нас власть. Бобби, вам не нравится такой ход мыслей, и я это уважаю. Но у меня нет времени все вам растолковывать. — Улыбка исчезла, как не бывало. — А потому просто примите как данность, что я знаю, что делаю, и если я требую от вас невозможного, так это потому, что ваша неудача в данном случае нужна для дела.
— Для дела?
— Мы здесь все в одной команде. В команде «Давайте не погибнем все вместе», разве не так?
— Так, — согласилась Бобби и оглянулась на алтарь. Будда безмятежно улыбнулся ей. Он словно тоже говорил: «Ты в команде». — Да, так.
— Тогда валите отсюда на хрен и начинайте обзванивать всех заново. На сей раз с подробными заметками, кто отказался вам помочь и какова формулировка отказа. Ясно?
— Приказ принят, мэм.
— Хорошо. — Авасарала снова ласково улыбалась. Убирайтесь из моего кабинета.
Иногда неприязнь вызревает по мере знакомства, но Сорен не понравился Бобби с самого начала. А просидев с ним бок о бок несколько дней, она разозлилась уже всерьез. В те моменты, когда он не игнорировал новую сотрудницу, он обращался к ней свысока. И по телефону говорил слишком громко, даже если она в это время тоже вела беседу. И, случалось, садился за ее стол, когда принимал посетителей. И одеколон у него был слишком крепкий.
А хуже всего казалось то, что он днями напролет жевал печенье.
Как он умудрялся при этом оставаться таким тощим — уму было непостижимо. Бобби, как правило, не интересовалась чужими диетами, но его любимое лакомство автомат выдавал в хрусткой упаковке, которая громко шелестела каждый раз, как парень тянулся за новым печеньем. Сперва это всего лишь слегка раздражало, но после пары дней радиотеатра «Хрум-хрум-чмок» Бобби не выдержала. Закончив очередной бессмысленный разговор, она обернулась и прожгла его взглядом. Сорен, как ни в чем не бывало, выстукивал что-то на терминале.
— Сорен, — начала Бобби, намереваясь попросить его пересыпать проклятые крекеры на тарелку или на салфетку и не доводить ее больше этим хрустом. Но едва она произнесла его имя, парень предостерегающе поднял палец и указал на наушники.
— Нет, — произнес он, — на самом деле не годится…
Не разобрав, обращается он к ней или говорит в микрофон, Бобби встала и пересела на край его стола. Сорен сверкнул глазами, но Бобби простодушно улыбнулась в ответ: «Я подожду». Стол чуть поскрипывал под ее тяжестью.
Сорен повернулся к ней спиной.
— Понимаю, — говорил он, — но сейчас неподходящее время… понимаю. Возможно, я сумею… понимаю, да. Фостер не стал бы… да, да, понимаю. Буду там.
Он повернулся обратно и стукнул по столу, прервав связь.
— Ну что?
— Я ненавижу ваше печенье. С ума схожу от непрерывного хруста обертки.
— Печенье? — обалдело повторил Сорен.
«Кажется, — решила, Бобби, — это первая за все время нашего знакомства неподдельная эмоция».
— Да, не могли бы вы класть их на…
Не успела Бобби договорить, как Сорен схватил пакет и швырнул его в ближайшую корзину утилизатора.
— Довольны?
— Ну…
— У меня нет на вас времени, сержант.
— О'кей, — кивнула Бобби и отошла.
Сорен мялся, словно собирался что-то добавить, поэтому Бобби не спешила вызывать следующий по списку контакт. Возможно, она зря сорвалась с чертовым печеньем. В сущности, это была мелочь, и если бы не напряжение последних дней, она наверняка даже не заметила бы. Когда Сорен наконец заговорит, надо будет извиниться и купить ему новый пакет. Но Сорен встал, так ничего и не сказав.