— Со мной все будет в порядке, — заверяет Марианна, неправильно поняв мое затянувшееся молчание. — Я уже давно примирилась со своим положением в этом городке. Идите. Насладитесь вашим приемом.
В желудке поднимается жаркая волна стыда, но я все-таки иду.
Пламя свечи подрагивает, и я прикрываю его ладонью от ветра, который кусает мое тело даже через наброшенный на плечи плащ. Спящие цветы вокруг склонили свои головки в сторону растущей луны. Мой подол шуршит по каменным плитам, и этот звук сливается с прочими ночными шумами. В свете свечи на дорожку падают длинные колеблющиеся тени, превращая привычный путь в незнакомый и жуткий.
Что-то касается моих волос, и я отпрыгиваю, вскинув руки к лицу, но это всего лишь падает с дерева сухой осенний лист. Я издаю короткий нервный смешок и ощущаю в горле привкус дыма. Камины уже протоплены на ночь, но над печными трубами еще струятся отдельные завитки, похожие на призраков. Ветер леденит мне запястья и лодыжки; я плотнее запахиваюсь в плащ и иду быстрее.
Беседка на вершине холма кажется в потемках сказочным чудовищем. Это наиболее опасная часть пути — сейчас меня можно заметить из множества разных мест. Я молюсь, чтобы ничто не подняло из постели миссис О'Хара или Джона и не заставило их подойти к окну.
Глубоко вздохнув, я спешу вперед. Через несколько ярдов моя свеча гаснет. Господи, меня окружает непроглядная тьма.
Впереди я слышу плеск воды в пруду и запах темной, влажной грязи. Знакомый звук, сливающийся со странным уханьем каких-то ночных птиц, действует успокаивающе. Я вслушиваюсь и улавливаю женские голоса, доносящиеся со стороны пруда. На кладбище среди надгробий танцуют какие-то тени.
Они там, возле могилы Мамы.
Мне ненавистна мысль о том, что тело Мамы лежит под этим надгробием, медленно разлагаясь среди земли и насекомых. Когда Отец приезжает, он всегда приносит на ее могилу цветы, но я не вижу в этом смысла. Под этой плитой не осталось ничего, что делало Маму — Мамой.
В ночи раздается характерный лающий смех Рори.
— Эй? — хрипло окликаю я.
— Кейт? — Из-за надгробия выходит Саши.
Фонарь в ее руках отбрасывает причудливые тени, превращая ее красивое кукольное личико в гротескную маску.
— Жуть, правда? Хочешь глотнуть хересу? — протягивает мне бутылку Рори.
У могилы слоняется еще одна фигура, тонкая и высокая; лицо незнакомки скрыто капюшоном. Я догадываюсь, кто, кроме нас троих, принимает участие в этой сумасшедшей, леденящей кровь авантюре.
— Бренна?
Бренна, как ребенок, кружит по кладбищу, обходя маленькие могилки возле маминого надгробия, и напевает:
Днем цветочки мы сажаем,
Ночью в спальне спим своей,
Но, путь в жизни завершая,
Станем пищей для червей.
Чистая правда, конечно, но звучит как-то неутешительно.
— Рори захотела привести ее, — не слишком довольно говорит Саши. — Она о нас знает.
Я возмущенно поворачиваюсь к ней:
— Зачем ты сказала?
— Я не говорила ничего, — жестко отвечает Саши.
— Как и я. Она просто знает, и все, — объясняет Рори, подводя к нам Бренну. — Вот почему ее и забрали.
— Она просто безумна, — возражает Саши, скрестив руки на груди.
— Но арестовали ее потому, что она знала, когда умрет ее отчим, и сказала ему об этом.
— Но я же знаю. — Голос Бренны печален. — Только я не всегда помню.
— Чего ты не помнишь? — спрашиваю я.
Это абсолютно идиотский вопрос (как она может знать, что именно забыла?), но Бренна относится к нему со всей серьезностью.
— У меня в голове дыры, — объясняет она, постукивая себе по вискам. — Их вороны проклевали.
— Вороны? — изумленно переспрашиваю я, а Саши пожимает плечами.
Бренна, вздрогнув, отступает к мраморному надгробию. Она крепко, как ребенок, пытающийся прогнать ночной кошмар, зажмуривает глаза и обхватывает себя руками:
— Они пришли ко мне на суд, — шепчет она. — Братья оставили меня наедине с ними. Мне было так страшно. Я думала, они выклюют мне глаза, но они только забрали мою память.
— Когда она только вернулась из Харвуда, она поначалу ничего о нас не помнила. И разговаривала только с Джейком, — говорит Рори.
Джейкоб — это брат Бренны.
— Н-не задавайте вопросов, — заикается Бренна. — Вы будете наказаны.
По моему позвоночнику снова пробегает дрожь, которая не имеет ничего общего с холодом. Виной ей — жуткая болтовня Бренны.
— Ну хватит уже, утихомирь ее, — приказывает Саши. — Мы тут не для того, чтоб все время слушать ее бредни. Кейт собиралась что-то нам рассказать.
— Тише, — говорит Рори, обнимая Бренну.
Та, даром что на несколько дюймов выше, как тростинка, клонится вниз; кажется, будто из нее вытекает вся энергия.
— Сядь.
Все присаживаются на холодные мраморные плиты вокруг Маминой могилы. Бренна бессмысленно и расфокусированно таращится в темноту. Саши подтягивает колени к груди, прикрыв их плащом. Только Рори, кажется, не чувствует холода.
Теперь, когда можно начинать, я ощущаю какую-то неловкость.
То, что произошло в потайном чулане и в беседке, очень личное. Что я им скажу? Что теперь, когда я разглядела, какой Финн храбрый, преданный и красивый, я уже не могу перестать замечать его? Что его поцелуи пробуждают во мне безрассудство? Что я не могу не мечтать заполучить его, даже если обезопасить нас с сестрами может лишь мой брак с Полом? Раз уж я не могу контролировать собственное сердце, я должна хотя бы научиться держать под контролем свою колдовскую силу.
Я хотела лишь получить совет Саши, но вышло так, что теперь моего рассказа ждут целых три ведьмы. Но мне же нужны ответы!
Я опускаюсь на колени среди холодной травы, и мой плащ немедленно промокает от росы.
— Моя магия два раза выплеснулась сама по себе, без моего желания. В понедельник это было очень сильное колдовство — я не смогла одна развеять собственные чары.
— А что ты делала до этого? — спрашивает Саши. Длинная черная коса лежит у нее на плече. — Когда моя магия только пробудилась, я не могла управлять ею под влиянием сильных эмоций.
— А? Ну… на самом деле, я…
Как леди может признаться в сладострастии?
Бренна тихонько смеется, и мне становится так стыдно, что хочется уползти за могильный камень.
— Прекрати, — говорит Саши, стукнув ее по плечу.
— Не трогай меня! — шипит Бренна, вскакивая и забираясь на надгробие за нашими спинами. Теперь она сидит на нем, будто горгулья.