Саши вся сжимается — маленькая темная фигурка на фоне белого мраморного надгробия:
— Не говори никому.
Я думаю о миссис Клей, запись о которой прочла в реестре. Ее осудили за прелюбодеяние с Братом Ишидой.
— Конечно, не скажу.
Саши касается моего колена.
— Никто не должен этого знать. Никто. Рори и сама не знает.
Я мрачно смотрю на нее:
— Никто и не узнает. Я клянусь.
— Я никогда никому не рассказывала. Я как-то хотела… в общем, однажды я чуть не сказала ей об этом. После того как забрали Бренну. Я подумала, что не вынесу, если ее увезут в Харвуд.
Это мне понятно.
— А почему ты передумала?
— Я боялась, что она совершит что-нибудь безрассудное. Она слишком много пьет. Обычно, выпив, она глупеет и засыпает. Но я боялась, что она начнет воевать с папенькой.
— Ты давно знаешь? — Я смотрю на буквы, высеченные на могильной плите: «Любимой жене и преданной матери».
— С тех пор как нам исполнилось десять. — Саши проводит рукой по лицу. Шесть лет. Господи, как невыносимо тяжело, должно быть, так долго хранить подобную тайну. — К нашим дверям явилась ее мать и стала требовать папеньку. Она была пьяна, но не настолько, чтобы ничего не соображать. Она хотела денег и очень ясно изложила, почему он должен их ей дать.
— А почему он ее не арестовал?
Саши, прищурившись, пытается рассмотреть на берегу пруда Рори и Бренну.
— Я думаю, из-за Рори. Папенька трус и лицемер, но все равно не хочет, чтобы его побочная дочь росла в сиротском приюте. До этого уже был скандал, история с другой женщиной. Ему пришлось судить ее и выслать. Я думаю, он не захотел снова рисковать. Это бы сказалось на его положении в обществе, — издевательским тоном договаривает она.
Я тянусь к Саши и беру ее за руку, одетую в перчатку.
— Я всегда хотела сестру, — говорит она. — Я не знала, что она окажется настолько испорченной.
Конечно, бывали дни, когда мне хотелось, чтобы с Маурой было легче справляться. Но ведь, несмотря на это, она все равно оставалась Маурой, правда? Кто еще станет разыгрывать передо мной в лицах сценки из любовных романов, которые я никогда не читала и не прочту? Кто станет распевать неприличные песни и, отодвинув к стенам мебель, кружить меня в танце по гостиной?
Я окидываю взглядом пять маленьких надгробий и задерживаюсь на последнем. Даниэль. Сейчас ей было бы три года, и по всему дому топали бы маленькие ножки. Кто знает, как все было бы, останься она в живых? Может быть, если бы Отцу нужно было заботиться о малышке, он больше бывал бы дома. Возможно, он даже женился бы повторно и навязал нам кого-то еще.
— Мы не можем выбирать, кого нам любить. Или перестать любить, если любовь дается слишком тяжело.
— Да, — вздыхает Саши, поворачиваясь ко мне. — Я знала, что ты поймешь.
Она выжидающе смотрит на меня. Луну закрывает облако, и нас окутывает тьма, в которой одиноко мерцает теплым оранжевым светом фонарь. Я не знаю, что она хочет от меня услышать. Она открыла мне тайну, и поэтому теперь я должна ответить ей тем же? Я плохо представляю себе, каким законам подчиняется женская дружба. Возможно, подразумевается ответная откровенность?
— Я целовалась не с Полом, — в конце концов заявляю я, — хотя должна бы с ним. Он сделал мне предложение. Но целовалась я с Финном Беластрой.
Саши смеется:
— С книготорговцем? Но разве он не…
— Если ты скажешь, что он ниже меня по положению, я тебя стукну.
Она протестует:
— Я собиралась сказать, серьезный. Он выглядит ужасно серьезным. Не могу поверить, что ты держала это все в себе. И что ты собираешься делать?
Я со стоном прислоняюсь спиной к надгробию:
— Не знаю. Осталось девять недель. К тому же через пять недель твой отец может отдать меня Брату Андерсу.
Саши вздрагивает:
— Это омерзительно.
— Я знаю. Но я не смогу выйти за Пола, раз люблю другого.
Саши хватает меня за плечо:
— Еще как сможешь. Чтобы спасти себя, отлично сможешь. Думаешь, я люблю Реньиро? — Она смеется, словно позаимствовав смех у Рори, так горько и мрачно он звучит. — Не люблю. Он идиот. Но мы делаем то, что должны делать, потому что все могло быть еще хуже.
Мы могли бы быть в Харвуде. Повисает мрачное молчание.
— Полагаю, да.
— У тебя много тайн, Кейт Кэхилл. Я ожидала услышать другую, — говорит Саши.
Я кусаю губу:
— О чем ты?
— О твоих сестрах. Одна из них — ведьма, — побуждает меня к откровенности Саши.
— Нет, — я плотнее закутываюсь в плащ. — С чего ты взяла?
— Ты сказала, что ты не смогла сама убрать последствия твоего колдовства. Кто тебе помогал?
Мой разум отчаянно ищет правдоподобное объяснение. Неважно, насколько откровенна и дружелюбна Саши, — от этого она не перестала быть дочерью Брата Ишиды. Я могу рассказывать ей лишь свои собственные секреты — они никому, кроме меня, не повредят.
Из темноты доносится громкий всплеск, безумный гогот и жалобный голос Рори, который зовет Саши.
Я вскакиваю, радуясь возможности прервать разговор.
— Пруд вот-вот замерзнет. Она там только смерть свою поймает.
Саши плотнее оборачивает плечи плащом.
— Тебе необязательно говорить мне сейчас. Но я хочу, чтоб ты знала, Кейт, — ты можешь мне доверять. Если тебе понадобится моя помощь, я помогу, если только это не повредит Рори.
— Спасибо. Я буду помнить об этом, — говорю я.
Но я надеюсь, что мне никогда не потребуется ее помощь.
Ночью мне снилось, что я пришла на чай к миссис Ишида, и на мне ужасное рыжее платье Марианны Беластра, накрахмаленное и кусачее. Юбки так громко трещат при каждом движении, что все на меня оглядываются. Саши и Рори шепчутся, склонив друг к другу темные головки и прикрывшись ладошками, — без сомнения, они обсуждают меня.
Что я сделала не так? Меня будто душат и эти взгляды, и высокий ворот платья. Мои пальцы нашаривают застежки, но я слишком неловкая, и одна из пуговиц остается у меня в руках. Она серая и вовсе не подходит к платью. Может, они поэтому надо мной смеются? А серая пуговичка какая-то очень знакомая.
Задыхаясь, я изо всех сил стараюсь понять, где я ее видела раньше. Серая пуговица. Она лежала в тайнике под половицей вместе с Маминым дневником.
Я вскакиваю с постели. В окна льется слабый свет (наверняка скоро зарядит дождь), на сером небе кое-где проступают бледно-розовые прожилки. Я легла лишь несколько часов назад. Слегка приоткрыв дверь, я босиком и в ночной рубашке крадусь по коридору тихого спящего дома.