— Братьям нет до этого дела, — фыркает миссис Корбетт.
— И насчет его памяти: будет очень печально, если он вас позабудет. — Елена поворачивается ко мне лицом — темный силуэт на фоне пламени камина.
Миссис Корбетт встает.
— Выбор за тобой, Кейт. Каким он будет?
Я сижу на жесткой деревянной скамье, зажатая между Тэсс и Еленой. За кафедрой бубнит Брат Ишида. Он в любой момент может назвать мое имя, и я то краснею, то бледнею — так тяжело дается мне ожидание.
Тэсс рядом со мной крутит на шее маленький золотой медальон, который Мама подарила ей на восьмой день рождения. В прошлом году у него поломалась застежка, и он потерялся где-то в саду. Тэсс была безутешна, и мы с ней несколько часов ползали в траве, пока не нашли пропажу. Я думаю, сестренка надевает этот медальон, когда ей нужны поддержка и утешение.
Маура застыла, как статуя, через одно сиденье от меня. За утро она ни разу не встретилась со мной глазами, но я не знаю, стыд или гнев тому виной. Она не потрудилась причесаться таким образом, чтобы скрыть порез на щеке, и вместо нового туалета надела одно из своих стареньких немодных платьев. Она вообще не хотела идти сегодня в церковь, но Елена не позволила ей этого.
Наша гувернантка вообще все утро только и делала, что распоряжалась. Это очень угнетало меня, но я держала рот на замке. Точно так же я молчала и вечером, когда она велела мне до самой церемонии оглашения держаться подальше от сестер, заявив, что это для их же блага, а то они могут наделать глупостей. Перед сном я долго плакала, заглушая рыдания подушкой, и проснулась еще до рассвета, полная решимости и с сухими глазами.
— Мисс Кэтрин Кэхилл, — раскатисто возвещает Брат Ишида, — выйдите вперед и огласите перед Господом свои намерения.
По церкви бежит удивленный шепоток — прихожане гадают, в чем тут дело. Все лица обращаются в мою сторону. Сидящая передо мной Саши (Рори сегодня нет) оборачивается и смотрит на меня в упор.
— Уже? Все-таки МакЛеод? — шепчет она.
Тэсс хватает меня за рукав:
— Кейт, что ты делаешь?
Я ей не отвечаю. Я встаю, оправляю бордовую юбку и прохожу вперед. За моей спиной по-прежнему звучит недоуменный шепоток, а перед собой я вижу лишь Брата Ишиду. Кажется, он вполне пришел в себя, во всяком случае, его лицо спокойно, и на нем нет морщин. Так странно смотреть в его глаза, в которых снова светится лишь привычный религиозный пыл, и нет ни следа вчерашней ненависти! Еще более странно осознавать, что он ничего не помнит о ночных событиях. И благодарение Богу, что он все забыл. Благодарение Тэсс.
— Мисс Кэхилл, осознаете ли вы в полной мере серьезность этой церемонии? Сейчас перед лицом Господа нашего и всей Его паствы вы выберете свой путь в земной юдоли. Такие обязательства нельзя принимать необдуманно. После того как вы огласите свои намерения, наша община и члены Братства клянутся поддерживать вас в этом начинании.
— Да, сэр.
Он делает шаг в сторону, я поднимаюсь на помост и поворачиваюсь к морю людских лиц. Женщинам разрешается стоять здесь только во время церемонии оглашения. Отсюда видна вся паства, все эти сотни ближних и дальних соседей, разодевшихся для церкви в свои лучшие наряды. И все они с интересом прислушиваются, ожидая моих слов. Это пьянящее чувство.
— Кэтрин Кэхилл, каковы ваши намерения?
Я не колеблюсь ни секунды. Мой голос звучит громко, четко и абсолютно уверенно.
— Перед лицом Господа нашего и всех, кто слышит мои слова, я отдаю себя Сестричеству.
Тишина взрывается. Уже долгие годы никто из наших горожанок не уходил в Сестричество, а я вряд ли когда-либо производила впечатление вероятной кандидатки в члены этого ордена. Замешкавшись лишь на миг, Брат Ишида начинает распространяться о благородном, почетном пути Сестер, но его слова кажутся мне какими-то тусклыми и незначительными, они словно долетают до меня из дальнего конца длинного, едва освещенного коридора. Дело сделано.
Но впереди — самое трудное. Я снова поднимаю глаза на прихожан. Пол сидит возле своей матушки, даже с разбитым сердцем он по-прежнему красив, но я вижу, как сильно сжаты его челюсти — с таким лицом он привык встречать невзгоды. Наверняка мой выбор находится за пределами его понимания. Но я уже не та вольная, беззаботная девчонка, что плескалась в пруду и не боялась пройти по ограде свинарника. Я никогда уже не буду той Кейт, и ему лучше бы понять это.
Спрятавшись за розовым веером, Саши шепчется с Розой Колльер. Синие перья в ее волосах колышутся в такт движениям ее руки.
Позади нее сидит Маура, апатичность которой бесследно исчезла. Она обеими руками вцепилась в скамью так, что побелели костяшки пальцев; кажется, от ее лица остались лишь огромные сапфировые глаза. С помоста я вижу, как дернулась к ней Тэсс. За последний день их роли кардинально переменились — Тэсс стала защитницей уязвимой и хрупкой Мауры.
И наконец — самое ужасное. Финн. Отныне — Брат Беластра. С головы до ног одетый в черное, он впервые сидит на передней скамье вместе с другими членами Братства. Он уже ступил на этот путь, и ему не повернуть назад. Книжная лавка закрылась — я видела табличку на двери, когда наш экипаж проезжал мимо. Финн запустил руку в свою растрепанную шевелюру и ошеломленно смотрит на меня яркими шоколадными глазами. Он ожидал услышать от меня совсем иные слова.
Я неосознанно дотрагиваюсь пальцем до отметины на щеке. Лицо Финна темнеет, и он рефлекторно тянется к ботинку. Я чуть заметно отрицательно качаю головой. Что он может сделать? Ничего.
Теперь уже никто не может ничего сделать. Я выбрала.
— Кэтрин Кэхилл, Братство дает вам свое благословение. Идите с миром служить Господу, — говорит Брат Ишида.
Я склоняю голову:
— Благодарение Господу.
И все собравшиеся вторят моим словам.
Прихожане поднимаются со своих мест. Некоторые — в том числе и Финн — направляются было ко мне, но Елена не дает им подойти. Она тащит меня в боковой проход, загородив собой от удивленных, празднично одетых по случаю воскресенья людей.
— Пора ехать, Кейт. Экипаж ждет.
Она улыбается, сверкнув идеально белыми зубами, будто бы приглашает меня на увеселительный пикник, хотя на самом деле меня ждет тюрьма. Тюрьма, в которую я заключена ее произволом.
Финн касается моего локтя.
— Дайте мне минутку, чтобы попрощаться, — говорю я, ненавидя себя за томление в собственном голосе.
— Не думаю, чтоб это было разумно. Незачем откладывать неизбежное, ведь верно?
Я не начинаю умолять ее. Она не дождется такой радости.
— Я могу хотя бы заехать домой за вещами?
— Мы с вашими сестрами сами об этом позаботимся и вскоре вышлем вам все необходимое. Идемте, Кейт, не тяните, — говорит она, устремляясь прочь из церкви.