– Хотите сказать, Чан, как Радел, способен причинять боль внушением?
Хот глухо рассмеялся. Зубы у него были мелкие, желтоватые. Улыбка обнажала бледные выпуклые десны.
– Хорошая шутка. Четыре—два в вашу пользу. Знаете, мисс Лукьянофф, вы все больше меня радуете. Честно говоря, я волновался перед нашей встречей. Вдруг вы окажетесь такой же непробиваемой, как ваш прапрадед? Кстати, Фриц был уверен в этом. Потому и действовал так грубо.
– Вы тоже, мистер Хот, не отличаетесь особенной деликатностью, – заметила Соня.
– О, простите. Я должен был вас проверить. Никому не верю на слово. Фриц – сторонник жестких методов. Он считает, что с вами не удастся договориться и вас придется ломать. Я ничего дурного в его методах не вижу, однако опыт показал, что они не всегда эффективны. Я убежден: в случае с вами залог успеха – ваше добровольное согласие, искреннее желание сотрудничать.
У Сони от холода стучали зубы. Ветер усилился, яхту качало, на верхушках волн появились белые барашки.
«Шторм, – подумала она, – яхта потерпит бедствие, капитан отправит сигнал SOS. Кто-нибудь приплывет на помощь, и я скажу, что меня похитили».
– Шторма не будет, – произнес Хот с доброй улыбкой, – ветер меняется, нас только слегка покачает. Надеюсь, вы не страдаете морской болезнью?
– Не знаю. Я впервые в открытом море.
Соня в очередной раз накинула на голову капюшон куртки. Капюшон постоянно сдувало, мерзли уши. Гердина вязаная шапочка была бы сейчас очень кстати. Но в кармане ее не оказалось. Она исчезла, вместе с сапогами, бумажником и телефоном.
– Мы уже в Атлантическом океане, – сообщил Хот, – скоро войдем в Бискайский залив.
Соня дрожала, зубы стучали, она продрогла насквозь. Хот не замечал этого. Ему в его шикарной шубе было тепло.
– Я, конечно, плохо помню географию, – пробормотала Соня, – но из Северного моря в Бискайский залив можно попасть только через Па-де-Кале, оттуда в Ла-Манш либо придется обогнуть Британию, это огромный крюк.
– Да, крюк приличный, однако в Па-де-Кале нам сейчас делать нечего, там узко, как в бутылочном горле. Возможны всякие неожиданности. – Хот нахмурился, над переносицей морщины сложились буквой игрек. – А географию вы помните совсем неплохо.
– Просто я любила в школе раскрашивать контурные карты. Сколько дней пути нам осталось? Куда мы плывем, не спрашиваю, все равно вы не ответите.
– Почему же? Отвечу. Остров Анк в Атлантическом океане, у побережья Африки. Там тепло и красиво. Плыть нам еще долго. Для вас это хорошая возможность отдохнуть и подумать. Как только мы прибудем на место, отдыхать вам уже не придется.
– Скажите, господин Хот, почему вам понадобилась именно я? У вас есть все необходимое. Цисты, записи профессора Свешникова. Вы можете собрать группу ученых, лабораторию, целый институт, провести серьезные научные исследования.
Хот опять стал сверлить ее взглядом. Она уже заметила, что он мог очень долго смотреть прямо в глаза, не моргая. Выдержать такой взгляд было довольно трудно. На этот раз пауза продлилась минуты три, не меньше. Соня тоже старалась не моргать. От ветра выступали слезы.
«Кончится когда-нибудь эта пытка? Неужели нельзя поговорить в тепле? Впрочем, нет. Наверное, в закрытом помещении наедине с ним будет еще ужаснее», – подумала Соня, надменно щурясь, сдерживая дрожь мокрых ресниц.
Наконец Хот заговорил, причем склонился к ней так близко, что она почувствовала запах изо рта, такой же, как у Радела, с легким тошнотворным оттенком тухлой рыбы.
– Лаборатория. Институт. Ничего этого не нужно. Мы пробовали, и не раз. Не получается. За последние четыреста пятьдесят лет никому, кроме вашего прапрадеда, не удавалось добиться положительных результатов. Своих апостолов пернатый змей выбирает сам.
– Кто, простите?
– Пернатый змей. Одно из воплощений Ра. Так называемый мозговой паразит не случайно имеет форму змеи с человеческим лицом.
– Но крыльев нет. Причем здесь египетский бог Ра? Остров Анк. Такого острова не существует. Анк – египетский иероглиф, знак жизни. Крест, увенчанный петлей. Петля – врата рождения и третий глаз, в сочетании с крестом – символ тайной инициации. Что случилось четыреста пятьдесят лет назад? Омоложение? Альфред Плут к этому причастен?
Соня говорила спокойно, медленно и с каждым произнесенным словом чувствовала себя все уверенней, как будто произносила заклинание, спасающее от страха и холода. Впрочем, стоило замолчать, и стало еще хуже. Озноб усилился, к нему прибавилось гадкое чувство, похожее на стыд, на отвращение к самой себе.
Губы Хота растянулись в улыбке, открылись бледные десны, булькающий смех больше походил на болезненную икоту. Его трясло под шубой, живот колыхался. Соня изумленно смотрела на него, он крутил головой, махал рукой, показывая, что сейчас помрет от смеха и говорить пока не в силах. Соня спросила:
– Вам нехорошо?
– Не обращайте внимания, я в порядке. Я смеюсь от радости. Но каков Свешников! Столько лет морочил нас, ловко изображал профана. Мы почти поверили, что произошел сбой в системе и сокровенные знания достались профану, чужаку. Однако нет. Система не дает сбоев. Сокровенные знания доступны только посвященным. Свешников посвященный и поступил согласно древним законам. Нашел достойного наследника, передал свою тайну в надежные руки, тем самым сделал мне воистину царский подарок.
– Я не понимаю, господин Хот. Я ничего не понимаю. О чем вы?
Он пальцем приподнял ее подбородок, приблизил свое лицо к ее лицу, уставился в глаза и прошептал:
– О вас, Софи, дорогая, о вас, моя девочка.
* * *
Москва, 1918
Бокий впал в немилость. Сразу после расстрела царя он вместе с Максимом Горьким отважился ходатайствовать перед вождем за великого князя Гавриила Константиновича. Князь был болен чахоткой. Бокий и Горький просили отпустить его с женой за границу. Свой ответ вождь отправил не тайной запиской, а открытой телеграммой: «В болезнь Романова не верю. Выезд запрещаю».
Больше никаких записок не было. Мастер в Москве не появлялся, Гайд на связь не выходил. Впрочем, на положении Агапкина это никак не отразилось.
Вождь не отпускал от себя Федора ни на минуту. Из комнаты в Потешном дворце пришлось переселиться в квартиру Ильича, в крошечную каморку для слуг.
С самого начала службы у вождя Агапкин пребывал в духовном столбняке. Постепенно у него не осталось ничего своего – ни времени свободного, ни имущества. Все казенное, даже нижнее белье. Кормили хорошо. Одежда отличная, добротная, всегда чистая.