В номере «Метрополя» умирал Матвей Леонидович Белкин, Мастер. Федору казалось, что, если не станет Белкина, всех их тут же арестуют и расстреляют. Матвей Леонидович, Мастер стула международной ложи «Нарцисс», занимал высокий пост в Комиссариате финансов, ведал заграничными банковскими вкладами большевистской верхушки и был для Федора, Михаила Владимировича, Тани, Андрюши гарантом безопасности. Правда, знал об этом только Федор и уговорил профессора влить Белкину препарат.
Бокий пришел, долго находился в номере. Ему непременно нужно было получить от умирающего Белкина важную финансовую информацию. Это ему удалось.
Мастер умер. Михаил Владимирович оказался прав, вливание не помогло.
Бокий имел реальную возможность поймать обрывок разговора. Ведь именно той ночью, в номере «Метрополя», Федор признался Михаилу Владимировичу, что ввел себе паразита.
«Да, скорее всего, так, — решил Федор, — Бокий случайно подслушал разговор, для его ушей не предназначенный, потому он ни о чем не спрашивает меня, не поднимает эту тему. Вполне в его духе».
Федор так глубоко задумался, что едва не проехал нужную станцию. Выскочил в последний момент, перешел на другую линию и уже через четверть часа входил в здание медицинского факультета Берлинского университета. Никого ни о чем не спрашивая, разыскал стенд с расписанием лекций и практических занятий. Среди преподавателей фамилии доктора Крафта не оказалось. Оглядевшись, он увидел на одной из дверей табличку: «Кафедра нервных болезней». Дверь открылась, вышло несколько студентов в белых халатах. Федор уже сделал шаг навстречу, открыл рот, чтобы спросить, не знают ли, где профессор Эрнст фон Крафт. Но сердце прыгнуло и застряло в глотке. Стало нестерпимо жарко, голову пронзила вспышка боли.
— Вы себя плохо чувствуете? — обратился к нему один из студентов.
Сквозь очки на Федора глядели серые глаза, взгляд был участливый, мягкий. Федор машинально отметил, что из этого очкарика получится хороший, порядочный, умный доктор, и ответил, едва шевеля пересохшими губами:
— Благодарю вас, все нормально.
— Вы побледнели, у вас испарина. Вы кого-то ищете? Я могу вам помочь?
— Нет, нет, мне нужно на воздух, спасибо, спасибо большое, всего доброго, — Федор быстро зашагал прочь.
Боль отпустила, когда он покинул университетский сквер. Он достал платок, вытер мокрое лицо, отдышался. Не спеша, прогулочной походкой пошел к станции подземки. Наверное, стоило оглянуться. Во всяком случае, очень хотелось оглянуться. Князь ведь предупредил: не забывай проверяться, за тобой следят.
«Проверяться. Как? Если я сейчас оглянусь, это будет неправильно, — думал Федор, невольно ускоряя шаг, — тот лысый в кафе, которому князь устроил расстройство желудка, уже вряд ли продолжает следить. Другого я не узнаю. Мало ли, кто идет за мной по улице? Может, и не за мной вовсе, а по своим делам».
Он остановился, пережидая, когда проедет трамвай, и все равно не повернул головы, хотя сейчас это было бы вполне естественно. Шея затекла. Он не сразу понял, что происходит. Затих звон трамвая. Федор побежал по мостовой, через рельсы, резко остановился между двумя полосами трамвайных путей, развернулся всем корпусом и едва не сшиб молодого человека в сером пальто, в шляпе, надвинутой на лоб.
Шляпа, пальто, белый размытый овал лица Федор видел за стеклами в соседнем вагоне. Потом, в университетском коридоре, маячил тот же серый силуэт, только шляпу держал в руках.
Они встретились как раз на рельсах. Рельсы дрожали. Громко звенел приближающийся трамвай. В последний момент оба отскочили назад, как столкнувшиеся мячи, и трамвай разделил их.
Федор, благословляя новенькие ботинки, долетел до противоположного тротуара, увидел, как из подъезда ближайшего дома выходит женщина с детской коляской, придержал для нее дверь и нырнул в подъезд как раз в тот момент, когда трамвай отъехал.
Из окна на лестничной площадке он с удовольствием наблюдал, как растерянно озирается серый, даже шляпу снял, бедняга.
По плану следующим местом, куда Федор намеревался поехать, была Клиника нервных болезней. Он заранее, еще в кафе, по карте определил маршрут и рассчитал, что оттуда как раз к восьми успеет в кинематограф. Но теперь, конечно, план поменялся.
Федор вышел через черный ход, пару часов блуждал по проходным дворам и незнакомым улицам, потом на такси отправился на Гельдштрассе, 13.
Москва, 2007
Тверской, а потом и Гоголевский бульвары Федор Федорович прошел пешком. Было скользко и ветрено. Зубов боялся отпустить руку старика, заставлял его несколько раз отдыхать на скамейках. Поправлял шарф на его шее, глубже натягивал ему на уши радужно полосатую шапочку, которую успела связать для него неугомонная Герда, пока ждала возвращения в Зюльт-Ост из Парижа Данилова, Сони и Зубова.
Герде пытались объяснить, что инвалиду с парализованными ногами теплая шапка совершенно ни к чему. Он не выходит из дома, прикован к креслу, если его и вывозят изредка на воздух, то поздней весной, летом, когда совсем тепло.
— В моей шапке выйдет и зимой, — уверенно заявила Герда.
Зубову пришлось привезти подарок в Москву. И вот теперь оказалось, что Герда была права. Федор Федорович вышел зимой в ее шапке. Как ни уговаривал Зубов подождать оттепели, начать с коротких прогулок по двору, старик настоял на своем.
— Хочу в Кремль. Пешком по бульварам.
Часть пути все-таки проехали на машине. Но бульвары Агапкин медленно, упорно мерил мелкими своими шажками, молчал, сопел, вздыхал. Посередине Гоголевского присели на скамейку. Зубов закурил и впервые решился спросить:
— Федор Федорович, вы не устали? Не замерзли?
— Отстань. Вот здесь, да, именно здесь, Таня встретилась с этой дурой. Двадцать второй год. Миша был маленький, но помнит.
— С какой дурой?
— Ее звали Элизабет Рюген, она работала в Нансеновском комитете помощи голодающим. А с ней работал агент Консолор, утешитель в переводе с латыни. Он специализировался на женах важных иностранцев, он умел так замечательно утешать богатых скучающих дамочек, что они ему все выкладывали. Дура Элизабет сообщила Тане, что Данилов ранен, а потом поделилась впечатлениями с Консолором. Бокий показал мне его донесение.
— Да, я читал, — сказал Зубов, — этот донос открывает дело на Татьяну Михайловну Данилову, урожденную Свешникову. Но там только машинописная копия. Подлинника нет.
— Конечно, — старик криво усмехнулся, — подлинник я порвал и сжег в пепельнице, в кабинете Глеба Ивановича. Две машинописные копии остались у него в сейфе. Печатала Леночка, его дочь. Перед моим отъездом в Германию Бокий при мне уничтожил эти копии, сдержал слово. А то, что лежит в деле, восстановлено с копирки, которую Леночка по рассеянности оставила на столе. Впрочем, и без той бумажки доносов на Таню хватало. Ты зачем в архив залез?