— Ты кушай спокойно, потом погуляй. В зоопарк сходи, он тут интересный. Вечером, в восемь часов, мы с тобой встретимся.
— Где?
Князь разорвал пустую папиросную пачку, достал чернильный карандаш, послюнявил, корявыми русскими буквами вывел адрес: «Гельдштрассе, 13».
— Что там? Жилой дом? Кафе?
— Кинематограф, имени этого, который его придумал, ну, как его зовут?
— Братья Люмьер.
— А, ну да, они двое придумали. Два брата. Ты умный, дорогой, смотри, не опаздывай и не забывай проверяться, за тобой тут следят, — князь поднялся, прихватил сверток с костюмом, коробку со штиблетами и быстро вышел из кондитерской.
Федор поел, расплатился за себя и за ушедшего князя, разложил на столе карту города.
Университет оказался совсем недалеко. Федор впервые воспользовался берлинской подземкой. Ему понравилась городская железная дорога. Никогда прежде он не видел ничего подобного. Берлин пронизывала сеть подземных и наземных железнодорожных линий.
Гулкий вестибюль подземки был отделан мелкой красно-желтой плиткой. Вкусно пахло разогретым металлом, резиной, угольным дымом. Сначала Федор немного запутался в этих линиях, но стоило застрять у схемы, и сразу на помощь пришла какая-то сердобольная пожилая фрау. Все объяснила, подвела к нужной платформе, дождалась нужного поезда, десять раз напомнив, на какой станции выходить и куда пересаживаться. Забавно, что обращалась она к нему «мой мальчик».
Двери закрылись, вагон тронулся. Пожилая фрау на прощанье помахала рукой и заторопилась к противоположной платформе.
Поезд с грохотом въехал в туннель. Народу было мало, напротив сидели девочки школьницы, рядом дремал, тихо похрапывая, маленький старик с аккуратной заплаткой на колене. Туманно, сквозь двойные стекла, виднелись пассажиры соседнего вагона.
«Мне все равно придется ждать, когда в конторе получат все нужные лекарства, — спокойно размышлял Федор, — этот хитрый колдун никуда не денется, к тому же Бокий предупредил, что Нижерадзе и сам по себе может оказаться весьма важным источником информации».
Да, именно так говорил Бокий и добавил загадочную фразу: не дай бог, чтобы информация от князя стала для нас решающей.
Федор спросил, что имеет в виду Глеб Иванович, но вразумительного ответа не получил. Вообще вразумительных ответов, указаний, инструкций явно не хватало. Когда Бокий готовил его к поездке, было такое чувство, что он постоянно недоговаривает. Федор гадал, что Бокий нарочно скрывает, а чего не знает, не понимает сам.
«Надеюсь на твое чутье, на твою отличную память, — напутствовал Глеб Иванович, — думай, делай выводы. За тобой будут следить, на тебя могут сильно давить. Но ты точно уцелеешь, а любого другого на твоем месте убили бы».
Федор спросил, почему Бокий считает, что его не убьют, но ответа не дождался.
И вот сейчас, в подземном туннеле, в грохочущем вагоне, в очередной раз прокручивая в голове смутные напутствия Глеба Ивановича, Федор вспомнил, как речь зашла об Осе. Бокий говорил, что мальчишка, добывая материал для своих репортажей и очерков, постоянно лезет на рожон, иногда рискует так, что волосы дыбом встают. Заводит знакомства среди контрабандистов, торговцев кокаином и морфием, фальшивомонетчиков и сутенеров. Судя по последним его публикациям, теперь Ося занялся немецким мистическим расизмом. Со своей семитской внешностью полез в самое гнездо антисемитизма.
«Его не тронут, но сам он вряд ли об этом знает».
Разумеется, Федор попросил расшифровать очередную загадочную фразу. Ответ он услышал не менее загадочный.
«Есть силы, заинтересованные в физическом существовании Джозефа Каца».
Что за силы, зачем нужен им Ося, Федор так и не узнал. Но услышал подробный рассказ о немецком мистическом расизме.
«Начиналось все с оккультных кружков, с увлечения идеями Блаватской о великих ариях, наследниках Атлантиды. Руническая магия, возрождение германского духа. На этой почве расплодились всякие общества и союзы. „Германский порядок“, „Туле“, „Кольцо Зигфрида“, Союз баварцев, союз „Остара“. Сейчас они лезут в политику, вливаются в Немецкую рабочую партию. Она существует с 1904 года. Главная задача — защита прав немецких рабочих перед натиском дешевой рабочей силы из чешских деревень. Так что националистический дух присутствовал с самого ее зарождения, хотя отпочковалась она от интернационалистов, социал-демократов. Теперь под влиянием проповедников-мистиков рабочая партия превратилась в ультраправую, нацистскую».
Федор не удержался, перебил: «Большевики ведь тоже отпочковались от социал демократов, примерно тогда или чуть раньше? То есть получается, общий корень, две ереси одной религии?»
Бокий нахмурился, побледнел и прорычал сквозь зубы: «Ты этого не говорил, я не слышал!»
Он остывал несколько минут, нервно курил, мерил кабинет широкими шагами, потом сказал: «Может так случиться, что ты встретишь Осю, он часто бывает в Германии. Единственная твоя задача в этом случае попытаться убедить его, что он при желании может вернуться на родину, с полной гарантией безопасности».
Поезд выполз из туннеля и остановился. Компания школьниц вышла, зашли два опрятных трезвых пролетария, однорукий военный, с ним красивая, скромно одетая блондинка. Старичок с заплаткой все так же спал. Мятая шляпа съехала ему на нос. В соседнем вагоне один пассажир встал, но раздумал выходить, сел на место. Поезд тронулся.
Федор вернулся к своим размышлениям. Ему пришло в голову, что пристрастие Глеба Ивановича к шифрам и головоломкам имеет и положительные стороны. Решая очередную задачку со многими неизвестными, можно открыть для себя кое что интересное и полезное.
«Осю не трогают из-за паразита. Меня, видимо, тоже, — это открытие Федору понравилось, но вывод напрашивался неприятный. — Стало быть, Бокий знает мою тайну. Кроме Михаила Владимировича я никому не говорил. Он выдать меня не мог. Бокий догадался, потому что я выгляжу слишком молодо? Ерунда. В таком случае он бы непременно задал мне прямой вопрос. Он любит озадачивать других, но сам не выносит неопределенности».
Поезд опять остановился. Федор вдруг испугался, что проехал. Кондуктора, как в трамвае, не было, станций никто не объявлял. Он вскочил, чтобы прочитать название. Прочитал, убедился, что все в порядке, сел на место и опять заметил, как вскочил и сел пассажир в соседнем вагоне. Двери закрылись, поезд тронулся.
Свет в вагоне был тусклый, туннель тянулся бесконечно. Федор вспомнил одну из страшных ночей восемнадцатого года.