– Вы превысили скорость. На этой трассе ограничение девяносто километров. Вы ехали со скоростью сто, следовательно, подвергали опасности себя, своего ребенка, а также других водителей. – Он уже заполнял какой-то бланк на иврите.

– Самая большая опасность на этой дороге – встреча с вами, сэр.

– Я понимаю, – кивнул он, продолжая заполнять бланк.

– Подождите, офицер. Могу я взглянуть на ваши документы?

– Пожалуйста. – Он сунул ей в лицо маленькую пластиковую карточку с цветной фотографией.

– Я не знаю иврит. Напишите мне английскими буквами ваше имя, фамилию, звание.

– Да, конечно. Если вы хотите пожаловаться, оспорить штраф, вы можете обратиться в суд в Тель-Авиве.

– Какой суд? Мы улетаем сегодня ночью. У меня просто нет этой суммы.

– В таком случае вас не выпустят из страны. Алиса достала из кошелька сорок шекелей и протянула полицейскому.

– Возьмите, офицер. И давайте разойдемся по-хорошему.

– Вы предлагаете мне взятку, мэм?

У него было совершенно неподвижное, чистое, гладкое лицо. Чуть вздернутый нос, тонкие губы. Никаких эмоций эта физиономия не выражала. Вообще никаких. Только рот двигался, как отдельный механизм.

– Я хочу с вами договориться по-человечески, – Алиса заставила себя улыбнуться, – возьмите деньги, офицер, и простите меня, если вам показалось, будто я нарушила правила.

– Вы хотите дать взятку должностному лицу? Это грубое нарушение закона. Я вас арестую, мэм.

– Слушайте, вы не сумасшедший? – спросила Алиса, прищурившись и внимательно вглядываясь в серые застывшие глаза.

– Уберите деньги, мэм. Вот ваша квитанция. Здесь на полях я написал свое имя и звание по-английски.

– Вы соображаете, что творите? Вы офицер полиции, должностное лицо, занимаетесь грабежом на дороге! Я ничего не нарушала. Я иностранка, сегодня улетаю домой. Даже если я на каком-то участке пути и превысила скорость, все равно это абсурд. Ни в одной стране мира нет таких огромных штрафов…

– Не я устанавливаю суммы штрафов. Вы нарушили правила и обязаны заплатить. Еще раз предупреждаю, что в случае неуплаты вас не выпустят из страны. Счастливого пути, мэм.

– Подождите. Объясните мне, зачем вам это нужно? Вот лично вам – зачем? Если так хочется денег – я вам их предлагаю. Но этот штраф – вы же не положите его в свой карман! Или вам идет надбавка с каждой жертвы?

– Я вас больше не задерживаю, мэм. Вот ваши документы и квитанция.

– Человек в полицейской форме грабит женщину с ребенком посреди пустой дороги, причем не для себя лично, а в пользу государства. Да вы бандит, самый настоящий! – не выдержала Алиса. – Вы хуже бандита. Административный зомби, вот вы кто.

– Вы оскорбляете меня при исполнении служебных обязанностей. Я вас арестую, мэм.

– Если будете продолжать в том же духе, сэр, кто-нибудь рано или поздно пристрелит вас на этой дороге. И будет совершенно прав. Я вам этого не желаю.

Алиса не кричала, говорила вполне спокойно, но в голосе и в глазах предательски дрожали слезы. Еще не хватало разреветься при этом дегенерате. Она чувствовала свою абсолютную беспомощность перед ним и почему-то вдруг вспомнила такое же гладкое, такое же мертво-неподвижное лицо с механическим ртом. Майор ФСБ Харитонов разговаривал с ней примерно так же много лет назад.

– А пошел ты… – Алиса вылезла из полицейской машины и, прежде чем подойти к своей, вытащила из паспорта квитанцию, на глазах у полицейского быстро разорвала ее в мелкие клочья и сдунула с ладони прямо в ветровое стекло его машины.

Глава 27

– Надеюсь, вы не будете храпеть, партайгеноссе? – спросил Натан Ефимович, когда Карл погасил свет в каюте.

– Разве я храпел прошлой ночью?

– После бедуинской палатки и грязных циновок, на чистом белье, в нормальной постели я спал как убитый. Если бы яхта взорвалась, я бы вряд ли услышал.

– Болячка вам на язык! – рассмеялся Карл.

– Типун, а не болячка, – поправил Бренер.

– Мне очень нравятся русские пословицы и поговорки, но я постоянно путаю слова. Кстати, что такое типун? Разве не то же, что болячка?

– Не совсем. Это птичья болезнь, хрящеватый нарост на кончике языка.

– Какая гадость…

– Карл, так вы храпите или нет?

– Кажется, нет. А вы? Я ведь тоже спал, как убитый сурок.

– Опять запутались в словах, – улыбнулся Бренер, – а насчет храпа – не знаю. В последние три года мне не у кого было спросить об этом.

– Вам одиноко после смерти жены?

– Да. Мы прожили вместе почти сорок лет.

– Можно позавидовать, – по голосу Карла было слышно, что он улыбается, знаете, я с детства терпеть не мог то, что принято называть спокойной семейной жизнью. Мои родители, скучные пошлые люди, классические бюргеры, привили мне стойкое отвращение к однообразию семейного быта. Я привык слоняться по миру, ночевать где придется, мне нравится риск, постоянная смена декораций. Но сейчас вдруг позавидовал вам. Вы с женой любили друг друга, растили сына, и сорок лет вам, вероятно, никогда не было скучно вместе. Или я ошибаюсь?

– Нет, – тихо произнес Натан Ефимович, – вы не ошибаетесь. Нам с Марией Даниловной действительно никогда не было скучно вместе. Ни разу за сорок лет. А к чему вы клоните, Карл? Рисуете благостную картину тихого семейного счастья, чтобы настроить меня на сентиментальную волну, а потом пригрозить гибелью моего сына и внуков? Хотите поставить мне очередные условия? Я догадываюсь, что утром мы причаливаем, не знаю, правда, куда именно. Но причаливаем. Вы готовите меня к разговору с заказчиком, чтобы я был покладистей и не возражал?

Бренер не видел в темноте лица Карла, но почувствовал тяжесть его взгляда. В тишине стало отчетливо слышно, как бьется вода в круглый темный иллюминатор.

– Утром мы будем на Кипре, – сказал наконец Карл, – там действительно вы встретитесь с тем, кого называете заказчиком.

– А дальше?

– Не знаю. Дальше ему решать, что с вами делать. Моя часть работы выполнена. Мы с вами завтра распрощаемся, и мне, честно говоря, даже грустно немного. Я успел к вам привыкнуть, профессор. Мне приятно говорить по-русски. Почему-то на этом языке проще всего вести задушевные беседы.