— Лысый! Слышь, Лысый! — звал Муха по телефону.
— А?!! — заорал разъяренный авторитет. — Чего надо?!
— Это я же, Муха. По-моему, у тебя проблемы.
— Знаю без плешивых! — Лысый наспех влез в брюки от Валентино.
— Че собрался делать? — справился Муха.
— Урою мудило! — Он накинул рубашку от Версаче. — Кого он хотел заложить, гнида ссученная?!! Меня?!! Ша он у меня оторвётся!! На месте размажу!
— Ты слышь, погоди, Лысый, — попросил Муха. — Обмозгуем — размажем. Не спеши.
— Не хрен тут мозговать.
Не попрощавшись с Мухой, Бляха отключил телефон, надел штиблеты от Сен-Лорана и, гневно озираясь, пропыхтел:
— Размазать ссученного, и точка. Где моя пушка?! А?!! — Озверевший взгляд авторитета остановился на любовнице. — Куда я сунул «беретту»?
— Эту? — Маша вытащила из-под подушки позолоченный пистолет.
Чтобы подчеркнуть, насколько ему дорого оружие (кстати, пушка экслюзивно разрабатывалась для Василия Исидоровича итальянскими дизайнерами), Бляха, втыкая ствол за пояс, произнес:
— Этот балдометр обошёлся мне в полторы сотни кусков.
Однако «беретта» недолго находилась за ремнем Лысого. Выхватив её, он направил дуло в кинескоп телевизора, на котором все еще была картинка студии «В мире криминала», и стал ждать, когда оператор даст крупный план наемного убийцы.
— Ты умрёшь, падла, — сказал Бляха и от этой мысли начал успокаиваться. — Я тебя вскормил — я тебя и угандошу…
СЕРАФИМ (на общем плане): Лысый сегодня — это объективно самый зажравшийся и проворовавшийся боров Отвязного края, уверенно лидирующий в списке тех, кого в ближайшее время сотрут с лица земли. Теперь все эти эпитеты можно смело адресовать Василию Исидоровичу Бляхе.
ВЕДУЩИЙ: А вы не торопитесь с выводами?
СЕРАФИМ: Что сотрут с лица земли?
ВЕДУЩИЙ: Да.
СЕРАФИМ: Ничуть. Это же очевидно. Если мы проследим предысторию самых громких ликвидации последнего времени, то выяснится одна простая закономерность: перед тем как разменять того или иного хряка, ему до отвала набивают брюхо, строят виллы, открывают валютные счёта — история разыгрывается по шаблонному сценарию, в финале которой появляется киллер. Вспомним таких прибуревших паразитов, как Утюг, Шаман, Диктатор… А ведь уровень их жизни заметно уступал уровню жизни Василия Исидоровича, и тем не менее все перечисленные персоны во мгновение ока расстались с нетрудовыми доходами, тайными сбережениями и физической оболочкой как таковой…
Наконец оператор дал крупный план Серафима. Лысый только этого и ждал.
— Подохни, — мрачно произнес он, прицеливаясь.
Грохнул выстрел. Телек взорвался. Студия исчезла. Маша Типовашеева, заткнув уши, спряталась под простыней. Позолоченная «беретта» вернулась за пояс авторитета. Лысый вышел из спальни.
Осталось лишь собрать людей и нанести визит в телецентр.
Не доверяя исполнение вынесенного Серафиму приговора третьему лицу, Лысый предполагал замочить знаменитого киллера собственноручно и внезапно, не дав тому даже возможности подняться с кресла в студии «В мире криминала». То есть в прямом эфире. (Что, конечно, удивило бы телезрителей и навело бы наиболее догадливую их часть на совершенно справедливое подозрение относительно инициатора столь неожиданного кровавого шоу: кто ещё мог прижмотить забыковавшего киллера-дубосаровца в студии первого городского канала? Понятно, Лысый, больше некому. Но ничего, пара рекламных роликов — полагал авторитет, — и всё забудется, покроется навозом, доброе имя Василия Исидоровича вновь займет подобающее место среди городского бомонда.)
Он взял на разборку два бронированных «мерседеса» и шесть самых злобных, тупых отморозков, какие только попались ему под горячую руку. Нет надобности перечислять имена тех, кто составил компанию Лысому, — все пацаны были реальные, на одно лицо, у всех — бронежилеты и автоматы Калашникова. Интерес представляет лишь одна коллективная деталь дубосаровской братвы, выехавшей с боссом к телецентру: если общий вес отморозков в килограммах к началу перестрелки составлял тонну, то реальная опасность, которую они собой представляли, почти в три раза превышала эту цифру, то есть общая взрывоопасность шести «дубов» на работе и дома равнялась трем тоннам взрывчатого вещества в тротиловом эквиваленте. Лысый знал, кого брать, это были самые пенки дубосаровского пушечного мяса.
По дороге к телецентру мобильный телефон разрывался: одни выражали недоумение и соболезнование Василию Исидоровичу, другие подбадривали Лысого, третьи предлагали за наличные бабки посильную помощь, а четвертые спешили заверить, что лично их попа чиста, мол, к происходящему они относятся отрицательно, к Стукачу — с презрением, к Серафиму — с резким осуждением, и с обоими вместе не имеют ничего общего.
Позвонил даже губернатор, поинтересовался, насколько серьезна создавшаяся в средствах массовой информации шумиха.
— Ну что вы, Георгий Анатольевич! — успокоил его Бляха. — Лажа все это. Текучка. Не придавайте значения, поберегите себя.
— Могу ли я чем-то помочь? — справился губернатор Помпадуев.
— Вы? Да нет, конечно, я сам управлюсь. Я Серафима вскормил — мне из него и котлету делать.
— Дело хозяйское, Василий Исидорыч, тебе виднее.
— Как жена, Георгий Анатольевич? — чисто по-человечески осведомился Василий Исидорович.
— Благодарю, потихоньку, помаленьку.
— А дети?
— Нет, детей у нас нет, — с сожалением ответил губернатор.
— А здоровье?
— Ох, Василий Исидорыч… — вздохнул Помпадуев. — Погано, знаешь, со здоровьем. У меня же язва…
— Да, да, я в курсе.
— Врачи не рекомендуют даже нюхать острые блюда. А я тут недавно сорвался — до сих пор не могу понять, что нашло — аппетит, это, как у бездомной собаки — представляешь?
— Ой-ой-ой! Не бережёте вы себя, Георгий Анатольевич, совсем, не бережете!
— Ну это, поужинал давеча с кастрюли жареного мяса, так что весь день кондыбаюсь… Ещё у меня эта нога: ноет и ноет. А теперь и голова разболелась.
— Ох, Георгий Анатольевич… Беречь вам надо себя и еще раз беречь, сколько можно говорить?
— Да я что-то как-то в последние дни… Не знаю… Сам-то как, Василий Исидорыч?
— А вроде и ничего, тьфу-тьфу-тьфу. Кабы не Серафим…
— Замочи ты его, Бляха, и дело с концом, — порешил губернатор.
— Как раз этим и занимаюсь, — ответил авторитет.
— Ну раз так, ни пуха тебе, Василий Иси-дорыч.
— К черту, Георгий Анатольевич!
И они душевно попрощались.
Вслед за губернатором дозвонился Муха: