Красное распаренное солнце опускалось за деревья, сумерки выползали из глубины кустов, из-под узорчатых листьев папоротников. Птичий щебет, гомон и попискивание замолкали, голоса становились сонными. Я вздрогнул и ухватился за меч, когда кусты затрещали сухо и страшно: молоденькие деревца вздрагивали, а вершинки тряслись – через поляну безбоязненно прошли хозяева леса: стадо дикие кабанов, возглавляемые огромным чудовищем размером чуть ли не с медведя. Загнутые клыки хищно выглядывали из жуткой пасти как острые ножи, сам весь из тугих мышц, обтянутых непробиваемой толстой кожей. За ним по бокам шли еще два чудовища, уступая в росте разве что на палец, и клыки покороче, но любой как с зайцем справится хоть с медведем, хоть со всадником на коне.
Судя по плотным сумеркам, солнце уже близилось к краю земли. В небе страшно полыхала алая заря, и вдруг снова треск, топот, земля задрожала, вершинки деревьев пугливо вздрагивали. Через поляну пронеслось, едва не потоптав принцессу с ее окружением, крупное стадо оленей. Рога забросили на спину, но все равно ветвистые рога с сухим щелканьем стучали по веткам, а те роняли совсем черные в сумерках листья.
Олени уже ушли в другой лес, а листья все еще опускались плавно и неохотно, как на волнах колыхаясь в плотном перегретом за солнечный день воздухе.
Я сказал с некоторой насмешкой:
– Если мы там будем останавливаться на ночь... чуть ли не с полудня, то не скоро доберемся.
Воевода удивился:
– А тебе-то что? Тебе плотють за каждый день. Чем дольше будем ехать, тем больше денег!
– Так то оно так, – ответил я с неопределенностью в голосе. Сам не знал, почему смутно хочется ехать вперед, а не отдыхать на этой поляне, балдеть, расслабляться, оттягиваться – что-то во мне иное, хочется все-таки что-то делать, а балдею и оттягиваюсь обычно за компанию, чтобы не выделяться, не стать изгоем среди ровесников. – Но все-таки когда на конях...
Мышцы во мне перекатывались, я чувствовать тяжесть широких костей и натяжение тугих жил, похожих на канаты. Может быть, вот таким я могу быть настоящим собой, а не подлаживаться под толпу однолеток, туповатых и балдеющих с бутылкой пива перед телевизором, как их отработавшие, а то и отжившие родители.
– На конях, – буркнул он. В его глазах подозрение медленно растаяло, добавил скупо. – Осмотримся, то да се... А утром свернем налево.
Я удивился:
– Мы ж должны ехать прямо вон по тому распадку между гор! И через день-другой будем на месте.
– Они ждут, что поедем прямо, – объяснил он.
– Они?
– Да.
– А кто «они»?
Он воззрился на меня с некоторым удивлением, как это не понимаю простейших вещей, потом вспомнил, что имеет дело с варваром, объяснил терпеливо:
– Шпионы, конечно. На выезде из замка успели сообщить, что едем прямо, а теперь мы в лесу. Я огляделся, никого нет близко, сообщить о перемене маршрута некому.
Я раскрыл рот, потом понял, мой ладонь метнулась к мечу, а брови сшиблись на переносице:
– Шпионы? Так надо их скарать на горло...
Он улыбнулся как малолетнему идиотику:
– Ну да, так сразу! Нам же еще суток трое ехать. Если не с недельку. А кто будет за лошадьми ухаживать, костер разжигать, стражу ночью нести, волков от коней отпугиваться?
Я оглянулся на отряд. Мне показалось, что крепкоплечие мужчины заполонили уже не только рощу, но и пространство на полверсты в окружности. Костры вспыхивали один за другим, их вскоре стало как звезд на небе. А возле каждого костра, как я помнил, обычно сидит шестеро-семеро воинов.
– Остальные, – возразил я тупо.
Он покачал головой:
– Да они все шпиЇны.
Голос прозвучал настолько просто, буднично, с позевыванием, что я сперва решил было, что ослышался.
– Шпионы?.. Но как могут все... Не понимаю!
– А чо не понимать? Одни куявы, другие артане... третьи славы, а остальные либо из империи Тьма, либо из каганата... тьфу, теперь все надо называть империями, империи Хаоса. Чо глаза вытаращил? Я этих сразу вижу. Но как их всех под ноготь?.. Других пришлют. А за этими присматриваем. Есть конечно, и наши, которых подкупили. С этими чуть сложнее. По мордам не поймешь, кому доносют. Многие из них вовсе доносют сразу двоим-троим. На старость зарабатывают! Потому на всяк случай свернем еще разок, как только в глухом лесу окажемся.
– Что за черт, – пробормотал я. – А как же честь, верность правителю?
Воевода посмотрел на меня искоса, на суровом лице промелькнула тень жалости:
– Дикий ты человек! Правда, по-хорошему дикий. Эт раньше так было. А теперь сюда поперли какие-то герои странные... Нанесли таких доблестей, за которые раньше бы шкуру сняли, дабы заразу не разносили. Это не предательство уже, а соблюдение собственных прав человека. Человек – это звучит гордо! Любой человек. Его жисть священна. Потому может лгать, предавать, пресмыкаться, ибо он – все! А верность правителю или Отчизне – это уже насилие над суверенными правами маленького человека...
Он бубнил себе под нос, с пыхтением расшнуровывая тугой кожаный панцирь, который одел под булатный пластинчатый.
Я сказал обалдело:
– И ты тоже так считаешь?
Он вздохнул:
– Я что... Уже говорил, что для меня это последний поход. Мне меняться уже поздно. Чо глаза как у рака выпучил? Сказано, дикий человек... Одно слово – варвар! Когда все предают, шпиЇнють и то яду в суп, то нож в спину – это и есть цивилизация. А чтобы выжить в таком мире, нужны политики. Ну, это те, которые предают всех и каждого, режут и душат по ночам, а с утра ходють по улицам и раздают деткам конфетки.
Я буркнул:
– У вас тут все политики.
– Все не все, – ответил он, ничуть не оскорбившись, – но политикой антересуются. Это зовется: цивилизация в каждый дом, каждую семью.
Мне показалось, что возле ручья надувают шар Монгольфье. Тончайший шелк звенел в руках дюжих хлопцев, они растягивали умело и упорно, жерди уже вкопали, юрта получилась просторная и высокая, как шатер шахаманской царицы.
Ревущее пламя костра поднималось на уровень вершинок деревьев. Воздух там трещал, ревел, вспыхивал как при ядерном распаде огненным грибом, а из середины сыпали красные бенгальские искры. Если и есть вблизи соглядатаи, то лучшего ориентира не надо. Я медленно обходил маленький лагерь, внимание привлек один из воинов. Как и трое других, сперва точил меч, что-то чинил в одежке, потом поднялся и пошел в заросли. Если бы просто пошел, все знаем, зачем ходят в эти заросли, я бы не обратил внимания, но держался как-то иначе, чересчур беспечно, за которой кроется предельная настороженность, и меня ноги сами понесли следом.