– Крепкая у него голова! Я ж молотом со всего маха...
– Слабый у тебя мах.
– Да? Становись, попробуешь.
– Я ж не меднолобый, – возразил второй. – Герои – все меднолобые. Хотя есть просто с литыми головами... Как валуны.
– Так я вроде не в лоб...
– В лоб только быков бьют... Уф.. тяжелый... Все, больше не могу.
Оба, оставив меня, подошли ближе. Один потыкал носком сапога в бок:
– Эй ты, бычара. Поднимайся! Ишь, князь, волоки его...
Я смотрел в нависающие надо мной бородатые лица с грязными всклокоченными волосами. У одного вместо зубов торчали желтые изъеденные пеньки, лицо в крупных оспинах, словно на нем черти горох молотили, второй растянул с улыбке толстые как сытые пиявки черные губы, изъеденные коростой. Оба двоились и расплывались перед глазами. В черепе стоял грохот.
Сквозь шум и боль чувствовал как по ребрам били ногами, но предпочитал умереть, чем шевельнуться.
Второй раз очнулся, едва не задохнувшись от набившейся в рот земли и прелых листьев. Сильно пахло трухлявыми пнями и муравьиной кислотой. Я лежал, уткнувшись лицом в теплое, пахнущее древесной трухой. Шею больно давило. Скосив глаза вниз, с ужасом и отвращением увидел край толстой доски, что утонула в мягкой почве.
Все воины, а также обе служанки, лежали крепко связанные посреди поляны, а принцессу, герцога и воеводу расположили под самым роскошным дубом. Воеводу связали по рукам и ногам, герцогу только руки, принцессу связывать нужным не посчитали. Правда, за нами неусыпно присматривали два оборванных мужика с угрюмыми кислыми лицами.
Принцесса сидела подле воеводы, ее нежные пальчики вытирали изящным кружевным платочком кровь на его кирпичной харе. Усы от засохшей крови слиплись и засохли, став похожими на покрашенные охрой рога тура. Удивительно, но и здесь ухитрялись торчать в стороны угрожающе и нахально.
– А, очнулся?.. Здоровый же лось...
От пинков лес и все люди раскачивались как на качелях. Наконец я сообразил, что пинают все-таки меня. Попробовал привстать, но завалился навзничь. Голову тряхнуло, в шейные позвонки впилась жесткая доска. Сверху довольно ржали, я повалился набок. Голова соображала туго, кое-как и с запозданием понял, что помочь руками не могу потому, что их туго скрутили за спиной, даже лопаткам больно.
Когда наконец сумел воздеть себя на ноги, меня придерживали сбоку, снова пинали и били, гнали, ноги подкашивались Я с трудом пересек поляну, колени подломились, рухнул под тяжестью доски и пудовых оков. Принцесса испуганно оглянулась. Ее глаза расширились в страхе и жалости. Воевода скривился, явно голова трещит как и у меня, подмигнул заплывшим глазом.
В дальнем углу широкой поляны, под укрытием высокого орешника, виднелась наспех сооруженная хижина. Из свежесрубленных ветвей, но просторная, высокая. Из темного зева вышел, пригибаясь, крупный широкий человек. В зеленом, только загорелое лицо ярко контрастировало с защитным цветом, да темные от солнца руки под закатанными по локти рукавами выделялись ярко и пугающе.
За его спиной встали четверо лесных разбойников. Все с топорами, ухмыляющиеся, наглые. Глаза шарили как по принцессе, так и по остальным пленникам.
– Ну что, – сказал вожак хрипловатым властным голосом, – давайте знакомиться. Меня зовут Черный Филин, но еще чаще – Черный Епископ! Это мой лес, что бы там не говорили всякие епископишки или королишки... А в своих владениях я волен над жизнью, смертью и... всем прочим.
Герцог молчал, глаза испуганно бегали. Он все старался напустить на себя надменный вид, но спина горбилась, а голова втягивалась в плечи при каждом громком звуке. Принцесса выглядела откровенно испуганной, только воевода нашел в себе силы процедить сквозь зубы:
– Хозяина оценивают... как гостей привечает...
Черный Филин улыбнулся, зубы у него хоть и желтые, но ровные и крупные как у коня.
– Вы вторглись сами, я вас не звал. А раз вторглись, то вы враги. К счастью, вас не зарубили сразу, а захватили в плен. С пленниками же... гм... у нас разговор короток.
Он оглядел оценивающим взглядом принцессу, герцога, снова вернулся к принцессе и рассматривал ее долго и с удовольствием. В глазах появился похотливый блеск, я чувствовал как гнусная кровь мерзавца начинает разогреваться и скапливаться в довольно далеко от сердечной мышцы.
– На сук? – поинтересовался воевода с полнейшим равнодушием.
Черный Филин с неохотой оторвался от созерцания прекрасного испуганного личика:
– Что?.. Ах да... А ты что предпочел бы?
– Топором по шее, – отрубил воевода. – Еще лучше – мечом. Остальных можно и повесить, рылом не вышли, а я все-таки воевода!
Черный Филин прошелся пред ним, оглядел с головы до ног. На гнусной харе губы пошли в стороны, глаза сощурились, от них побежали веселые лучики:
– Эх, гулять так гулять, а миловать – так миловать! Почему бы в самом деле не уважить старого воина? Обещаю: тебе срубят голову мечом.
– Вот спасибо, – сказал воевода, и сколько я не вслушивался, не мог уловить иронии в голове старого воина. Для него это в самом деле важно: на суку или на колоде мясника. – Уважил старика!
Остальные, похоже, мало заинтересовали вожака разбойников. Обошел связанных, профессионально цепким взглядом прошелся по путам, никто ли не развяжется, расспросил все ли тут, никто ли не отлучался, и тут герцог, кто его за язык тянул, сказал нервно:
– Был еще один...
– Кто? – спросил Филин лениво, но в голосе я сразу уловил заинтересованность.
– Купчишка, – зло сказал герцог. Похоже, он выходил из себя, что кому-то удалось спастись. – Всю дорогу рассказывал, какой он умелый... И какие богатства имел!
– Каков он с виду?
– Да так... Ниже среднего, ничего особенного. Одет как бродяга. Даже доспехи из тех, что за одну монету можно купить целую гору. Побитые к тому же...
Он говорил пренебрежительно, но Черный Филин слушал со странным напряженным интересом. И только убедившись, что герцог ничего больше не запомнил, толкнул воеводу, тот пробурчал с достоинством, что он – воин, купцов вообще не замечает. Черный Филин вперил в меня взгляд злых пронзительных взгляд, но я прикинулся, что сомлел под тяжестью доски.
Когда шаги удалились, воевода толкнул в бок. Его заговорщицкий шепот его был громче ржания моего коня:
– А Ушан ускользнул, ускользнул...
– Чутье, – пробормотал я.
– Да нет, все же опасался, видать, что эта птица везде разошлет людей. Был настороже.