— Amors I’а de son dart ferae, — шептала она, ложась, словно в предвидении ожидающего ее исполнения желаний, — desi qu' el cue soz la memelle. — И пальцы шевелились, будто ощупывая пронзившую ее стрелу любви, а далее, со вздохом: — Ele comance a tressiier, a refroidir et a tranbler.
И снова к ней приходили слова няни, теплые и нежные, как мягкий свет рассвета, та самая alba, о которой пели трубадуры и трубадурки: «Вы расцвели, моя дорогая, и уже не ребенок боле».
Да, чудо и впрямь случилось. Расцвела. Как роза из романа; расцвела с тем, чтобы самой вступить в волшебный мир fin' amors, душой и телом.
— Теперь я придворная дама?
— Вскоре вы будете ею.
— А ты останешься со мной, чтобы мы могли вместе выбрать одного из тех рыцарей и принцев, что придут.
Служанка взяла юную Джемму за руку — пальцы у нее были мягкие и заботливые — и улыбнулась мягко и заботливо, как будто только для того, чтобы погасить танцующие в глазах девушки огоньки.
— Вы обручены.
При этих словах сердечко Джеммы сорвалось в опасный галоп горя, а мир стал вдруг серым и унылым, словно все ее мечты были подхвачены и унесены во мрак страшными скакунами ночи.
— Этого не может быть.
— Вы будете счастливы, дорогая Джемма, подождите и увидите сами.
От этих слов слезы наполнили глаза девушки, лицо и тело покрылись потом, ей стало холодно, и она задрожала. Служанка привлекла ее к себе, и тогда слезы хлынули бурным потоком.
Потом слезы прекратились, как бывает с ними всегда, раньше или позже. Служанка взяла ее за подбородок и заставила посмотреть на себя, чтобы Джемма увидела на ее лице спокойную улыбку.
— Я должна быть так же счастлива, как и вы, — сказала она. — Но я нашла свое счастье через вас, и будущее счастье тоже хочу найти через вас.
— Это ты принесла мне счастье, ты для меня мать больше, чем та, которая родила меня; ты моя самая дорогая старшая сестра, ты моя самая близкая подруга.
Добрая служанка вытерла ее слезы подолом платья и помогла обрести силу.
— Он рыцарь?
— О да, отважный и храбрейший воин. Его ждет великая судьба, и когда слава осенит его, рядом с ним будете стоять вы.
— Он принесет мне розу?
— В этом и многом другом можете не сомневаться. — Служанка наклонилась к самому уху Джеммы, розовому чудесному ушку, и зашептала так, как шепчутся между собой взрослые женщины: — Он пишет стихи.
И снова глаза девушки заблестели слезами — от счастья.
— По правде говоря, — продолжала, сидя на стуле, служанка, — мы обе уже не дети и знаем, что жизнь — это не сказка, положенная на музыку.
Джемма согласно кивнула, как сделала бы на ее месте любая умудренная опытом госпожа.
— Но вот что я скажу, — продолжала служанка, — то, что ждет вас, может предвещать нечто невиданное в этом мире, нечто такое, по сравнению с чем наши мечты всего лишь пустяки.
Наступило молчание. Казалось, такого молчания, разделяемого ими обеими, больше уже не будет, и они, погруженные в нежное баюканье тишины наступившего дня, сознавали это. Прошло какое-то время, и убаюкивающий покой тишины покинул воздух, но они продолжали сидеть молча. Наконец Джемма услышала слова, которые звучали странно. Словно она только слышала их. Но не произносила.
— Кто он?
— Молодой господин из знатной семьи Алигьери, и имя его по крещении Дюранте.
Служанка почувствовала, что девушка немного разочарована.
— Что такое, дорогая?
— Я видела его на празднике весны и еще несколько раз.
— Да?
— Он довольно робкий.
Служанка рассмеялась.
— Встаньте перед зеркалом, моя дорогая, и посмотрите на себя. Как говорится, тихие воды глубоки.
— И он немного похож на птицу.
— Ну, перестаньте, не будьте такой капризной. Для этого есть свое слово: aquilino. В нем нет ничего птичьего, но есть многое от орла. Такой же поразительно четкий профиль был у одного древнего императора. Неужели вы предпочли бы женственного красавчика? Ну же! — Она подтолкнула Джемму в бок. — Признайтесь, что он привлекает взгляд.
— Да, aquilino. Мягко сказано.
Джемма звонко рассмеялась от щекотки, а когда смех стих, наступила тишина, отдаленно и ненадолго напомнившая недавнюю баюкающую тишину неподвижности.
— Я должна его любить?
— Как и он должен любить вас, дорогая Джемма. Как и он должен любить вас.
Теплые губы служанки легко и беззвучно коснулись ее лба.
Мы с Джульеттой играем и пьем доброе белое вино. Боже, как я люблю эту женщину.
Смотреть в ее глаза и видеть ее улыбку — это чувствовать всю ту любовь, которая истекла из меня для того, чтобы вернуться.
Боги свели нас и дали нам свое благословение.
Если кто-нибудь обидит эту женщину, я убью его.
В своем номере мы занимаемся любовью, как леопарды.
Мне нравится спать с ней, чувствуя ее объятия, ощущая тепло и невероятный комфорт души, с которой мне назначено разделить звезды.
Мне повезло больше, чем кому-либо; я просто не знаю другого такого счастливчика. Вокруг я вижу мужчин и женщин, которые не терпят друг друга, которые лет после двадцати совместной жизни сидят за столом, не глядя друг другу в глаза, которые вместе так одиноки, как никогда не были бы одиноки, живи они поодиночке.
Когда я вместе с Джульеттой, смерть становится сном, и мне хочется только жить. Мы оба свободны, как леопарды, приносящие друг другу дар своего дыхания, такого сильного и сладкого, каким только может быть дыхание.
Однажды в мае, несколько лет назад, будучи на Кипре, в Петра-Ту-Ромиу, где богиня Афродита впервые вышла из моря, я швырнул семя в бурливое море, повязал золотую свадебную ленточку на палец, а вторую свадебную ленточку забросил далеко, насколько хватило сил, в громоздящиеся волны и, помолившись, обручился с ней, Афродитой. Потом я открыл рот и втянул в себя ее вздох, вздох той, которая, будучи Пантеей, сказала: «Я все, что было, есть и будет, и никогда еще платья моего не касался смертный».
Затем, когда сумрачный ветер углубился в ночь, я пробрался в руины древнего Палайпафоса, к священному черному камню, считающемуся самым старинным из почитаемых предметов, безымянному объекту культа, существовавшему до рождения Пантеи, Изиды, Афродиты — у нее много имен — и почитавшемуся превыше всего.
Я поцеловал этот камень и, закрыв глаза в молитве, прижал обнаженный член к вечной, холодной силе, к «великой п…де бытия», говоря словами Сэмюэля Беккета.
Не было еще брака столь искреннего и чистого.
Именно тогда, несколько дней спустя и в другой стране, я встретил Джульетту, взглянул на нее и увидел ту самую богиню, с которой я обвенчался.