Но это произошло позднее, а в мае 1962 года, когда Кремль не исключал первой ядерной атаки со стороны Турции и все военные округа были приведены в боевую готовность, нам удалось внушить Западу, что у них нет никаких иных шансов, кроме советских диссидентских волонтеров. И стоило это сущие пустяки. Причём, в рублях, в наших деревянных…
В ЦРУ прекрасно знали о предстоящем с 1 июня крупном (и первом после смерти Сталина!) повышении цен на основные продукты питания: в Госплане СССР сидело до дюжины американских агентов.
Совки, естественно, жаждали дешёвой колбасы и невозбранного политического трёпа — не опасаясь анонимок и доносов: вольный трёп, как известно, облегчает язву души. А после войны язва была неизбежной. Вот эту энергию желаний и надежд нам предстояло превратить во взрыв, который встряхнул бы прежнюю систему и, возможно, создал бы иную, но уже полностью нашу. Засилие фронтовиков и партизан стало просто невыносимым. Куда ни ткнись, мотляются перед глазами, звенькают своими медальками. В очередях — первые. Особенно раздражала наглая и невежественная совковская вера в какую-то «высшую справедливость» для самых низких работяг, они претендовали на то же самое, что могли себе позволить Ойстрахи или Эренбурги — театр юмора и сатиры.
Непосредственный руководитель операции тогда внушал нам, скромным нигилистам, прикрывавшим свой страх безразмерными советскими идеалами: «Стихия — это всегда то, что хорошо организовано. Масса не должна чувствовать себя задавленной и
не считать своё положение безвыходным, только тогда можно смело управлять массой. Суйте ей вседозволенность под соусом ленинизма!..»
Мы работали тремя группами. Все наши «легенды» были в полном порядке, но КГБ всё равно висел у нас на хвосте. Но что могли сделать запуганные кэгэбисты? Они хорошо помнили, как их сотоварищей сотнями вешали на фонарных столбах в Будапеште, а детей этих сотоварищей выбрасывали на тротуары из окон детских садов, то же самое могло повториться и в Новочеркасске. Люд гудел со времени XXII съезда КПСС, уже открыто ударившего по «культу личности Сталина», стало быть, поставившего под сомнение все приговоры советских судов сталинской и послесталинской поры. Стало быть, объявившего КГБ по сути антинародной организацией… А тут как раз произошло повышение цен — бросили нужную спичку в нужную пороховую бочку. А на электровозостроительном заводе, вокруг которого и готовились главные события, за несколько дней до того произвели повышение норм выработки и понизили расценки. Над этим работали другие наши товарищи, и они со смехом рассказывали, как директор завода, болван 100-процентной партийной заточки, самонадеянный гусь, не подозревавший, конечно, никакого подвоха, со слезами на глазах говорил: «Теперь, после такой войны, которая унесла десятки миллионов жизней лучших наших сограждан, мы будем работать столько, сколько потребуется, и на тех условиях, которые окажутся для государства наиболее подходящими. Не умрём, от работы у нас ещё ни один не надорвался». А потом, когда уже загудело, неосторожно брякнул: «Ели пирожки с мясом, поедим и с ливером!..»
Между тем, ещё до событий в городе был уже негласно создан стачком, активистов которого инструктировал Иван Соломонович Чучуев, недоучившийся педагог из-под Уфы, он приезжал якобы на могилу своего брата, мы ему купили билеты. Этот слюной брызгал — полный ненавистник коммунизма, просто фанатик. Ну, ходил он на рыбалку с заводскими активистами и там шпиговал их своим салом. Правда, в камышах поблизости сидел опер, но он ничего не мог предпринять: предотвратить контакты советских граждан, прилюдно восхвалявших КПСС за разоблачение «культа личности», он, разумеется, не мог. Вот как оно все протекало: когда голова уже отсечена, кто же плачет по волосам?
Точно так же не сумели зацепить и его, Боруха, хотя трижды приводили милицию: «По какому праву проживаете в городе?» — «По праву гуманных советских законов, дорогой товарищ! Приехал навестить знакомого доцента… Вот справка. Вот копия моего заявления в отделение милиции. Вот обратный билет на поезд. Только закомпостировать и отбываю в Ростов-на-Дону, а оттуда дальше. Не у всех же есть такие привилегии — проводить отпуск на Чёрном море!..»
Между прочим, тому доценту он передал всё, что положено, и деньги. Крупную сумму как «вспомоществование от солидарных советских рабочих». Это вдохновляло.
Короче, организовалось ядро. Обросло активистами и придурками, которым лишь бы побузить. Ущербные, их в любом коллективе довольно, особенно в дефективном.
Американцы рассчитывали на значительную раскачку, им позарез нужно было мощное протестное выступление, чтобы подбодрить подполье в Венгрии и Польше. Мы же знали, что выйдет пшик, но и нам необходим был такой пшик, чтобы вонь дошла до Вашингтона.
Спекулянты разного калибра потом писали, что якобы организаторы событий хотели привести к власти в СССР либерала типа В.Гомулки, — это чепуха. Он, Борух, с самого начала знал, что всё ограничится кваканьем в глухом болоте.
Чего он тогда не знал, так это того, что КГБ пронюхал о предстоящем выступлении и готовился к нему. Вся диссидентская рать, разумеется, перехезалась бы, если бы она это знала, но от них скрыли, сделали специально, чтобы усилить эффект демонстрации нашего организаторского потенциала. Конечно, это была подлость за спиной исполнителей. Они всё же рисковали.
Бузу затеяли «самые тёмные» — формовщики сталелитейного цеха. Конечно, их перед этим «согревали» — для бодрости. Пришёл директор с партийным секретарём и вдвоём стали качать права: мол, позорите рабочий класс. Повышение цен — это временная мера, чтобы поднять рентабельность колхозов. Наши люди тут же предложили «согласительную комиссию». Директор Курочкин посчитал это ультиматумом. Правильно, конечно, посчитал, потому что сразу же после этого «возмущённые массы» перекрыли железнодорожные пути. Они бы их всё равно перекрыли, но получили зацепку. Там отличился мой «доцент». Поезда, курсировавшие по ветке Саратов-Ростов, встали, начальство забило тревогу, полетели телеграммы в ЦК КПСС.
В тот же день позвонил мой шеф. Плановая связь. Говорили только о погоде. Но я уже знал, что ЦРУ очень высоко оценивает наши действия.
Это потом, когда всё закончилось и мы оказались вдвоём на рижском взморье, шеф признался после второй бутылки «бальзама»:
— Гордись, Борух, мы добились исторической победы. О нашей победе в точности не знают ни в Москве, ни в Вашингтоне, но хорошо знают там, где это необходимо… Во-первых, вновь, и на сей раз окончательно, американцы признали, что наше диссидентское ядро в СССР располагает наибольшим оппозиционным потенциалом. Мы, брат, теперь выступим по всему западному миру как самые компетентные специалисты по «русскому вопросу». Перед нами открываются двери 120 (представь себе!) исследовательских советологических центров, и мы, конечно, полностью укомплектуем их. За это заплатят нам миллиарды долларов, две с половиной тысячи докторов, доцентов и прочих оболтусов завтра займут в этих институтах решающие позиции… Решающие!.. Но главное — это то, что русским никогда не видать уже русофильской, кондовой власти. Именно в Новочеркасске, поверь мне, совершился этот поворот. Наш вклад оценён по достоинству… Антисемитское быдло, возмущённое действиями Хрущёва, давно готовило дворцовый переворот. Главную ставку русаки делали на Кириленко, второе лицо в партии, человека, который поднял на щит Ивана Шевцова гораздо выше, чем Хрущёв поднял Солженицына и Евтушенко. Хрущёву давно внушали, что Кириленко занимается подсиживанием и хочет умыть руки. Так Никита орал на него по спецсвязи: «Старый пердун, если ты теперь не проявишь воли и характера, завтра же выкину тебя на помойку!» Но погублен и другой, может, ещё более опасный антисемит — Фрол Козлов. Американцы считают, что он имел наибольшие шансы в русской партии, и если бы пришёл к власти, процесс десталинизации, столкнувший режим в перманентный духовный кризис, был бы откручен назад. Он повёл бы страну по иному пути, по которому собирался повести её Сталин…»