Мое введение в милбернский свет закончилось скандалом.
Устроил его Питер Берне, высокий черноволосый парень, выглядящий достаточно разумным. Сперва он не проявлял тяги к общению, исполняя, скорее, роль слуги. Тепло относился только к Готорнам — из-за Стеллы? Но за его отчужденностью крылось что-то еще, похожее на страх. Кажется, исчез его друг. Когда я говорил с Сонни Венути, Питер просто пожирал меня глазами. По-моему, он хотел поговорить со мной.
Может быть, он тоже слышал ту музыку.
И тогда…
Тогда месть доктора Заячья лапка должна обрушиться на весь Милберн.
Странное впечатление на Питера произвела Анна Мостин. Он прямо задрожал, увидев ее. Она красива, соединяет в себе лучшие черты Норфолка и Флоренции, где, по ее словам, жили ее предки. Выглядит симпатичной и неглупой. Поразительно спокойна и даже холодна. Самоуверенная, невозмутимая холодность.
За обедом Питер Берне сидел рядом с ней. Он уткнулся в тарелку и не смотрел на Анну Мостин. В конце концов она взяла его за подбородок и повернула к себе, а потом сказала, что хочет покрасить кое-что в своем новом доме и просит его и каких-нибудь его школьных друзей помочь ей. Он обомлел — это старомодное слово подходит здесь больше всего. Стелла Готорн успела подхватить его прежде, чем он упал лицом на стол. Его увели наверх, и гости поспешили разойтись.
Только что заметил: Анна Мостин. Эти инициалы. Неужели это тоже «простое совпадение»? Она совсем не похожа на Альму Моубли, но…
Я понял, что у них общего: ощущение себя вне времени, вне возраста. Когда Альма проходила в 20-х мимо отеля «Пласа», Анна Мостин могла сидеть внутри, в платье с открытой спиной, беседуя о новых машинах и о рынке акций и мило улыбаясь.
Вечером я отнесу роман о докторе Заячья лапка к печи для мусора и сожгу.
Но цивилизованный человеческий дух, называть ли его буржуазным или просто цивилизованным, остается бессильным перед ощущением сверхъестественного.
Т.Манн, «Доктор Фаустус»
Я здесь ночью октябрьской блуждал,
Я здесь с ношею мертвой блуждал.
Эта ночь была ночь без просвета,
Самый год в эту ночь умирал,
Что за демон сюда нас зазвал?
Э.А. По, «Улялюм»
Погода переменилась всего на два дня. Снег прекратился и выглянуло солнце. Впервые за полтора месяца температура поднялась выше нуля; площадь превратилась в большую топкую лужу, а река, еще более серая и зябкая, чем в тот день, когда в нее шагнул с моста Джон Джеффри, была готова залить берега. Уолт Хардести и его помощники вместе с добровольцами загородили набережную мешками с песком, чтобы предотвратить потоп, причем в течение всей работы Хардести не снимал своего ковбойского наряда.
Омар Норрис теперь пил вволю, преспокойно ночуя в гараже, когда жена выставляла его из дома. Весь город в эти дни как будто расслабился. Уолтер Берне ходил в банк в веселенькой розовой рубашке и у него было совершенно не банкирское настроение. Рики и Сирс подшучивали над Элмером Скэйлсом за его неумение предсказывать погоду. Посещаемость кинотеатра Кларка Маллигена возросла вдвое. Спешащие по улицам пешеходы весело увертывались от брызг грязи, которой обдавали их машины. Пенни Дрэгер, бывшая подруга Джима Харди, нашла себе нового приятеля — таинственного незнакомца, бритого и в темных очках, который просил называть его Г и говорил, что он моряк. В лучах солнца и журчании воды Милберн казался совсем другим. Стелла Готорн, лежа в горячей ванне, решила отослать Гарольда Симса обратно к университетским библиотекаршам.
Не радовалась только Элинор Харди, мрачно начищающая перила в своем отеле. А Джон Джеффри и Эдвард Вандерли лежали в земле; а Нетти Дедэм в больнице упорно повторяла то же никому не понятное слово; а Элмер Скэйлс, еще сильнее отощавший, продолжал сидеть с ружьем у окна. Солнце садилось все раньше, и по вечерам улицы погружались в темноту, и на город опять наваливались старые страхи. Два дома стояли посреди него, как острова мрака: дом на Монтгомери-стрит, где из комнаты в комнату перемещались неведомые кошмары, и старый дом Эдварда Вандерли на Хэйвен-лэйн, хранящий свою тайну.
Льюис провел первый день оттепели, расчищая подъезд от снега. К полудню он весь вспотел, а руки и ноги болели сильнее, чем когда-либо. Он перекусил, принял душ и заставил себя закончить работу. Снег намок и стал гораздо тяжелее, и он убрал все только к вечеру. После этого он снова принял душ, отключил телефон и умял четыре бутылки пива и два гамбургера. Потом с трудом вскарабкался наверх, в свою спальню, и заснул.
Ночью он услышал дикий свист ветра, который снова засыпал снегом его с таким трудом расчищенный подъезд. Кроме этого, слышалось еще что-то — музыка? — и он подумал: «Мне это снится». Но боль в мускулах мешала в это поверить. Он встал, подошел к окну и увидел полную луну, нависшую над обнаженными деревьями. Потом он разглядел то, что заставило его подумать, что все-таки это сон. Как он и боялся, снег засыпал его двор, а на снегу стоял человек в одежде музыканта с блестящим саксофоном в руках. Льюис глядел на него, не в силах пошевелиться или хоть что-нибудь сообразить, и тогда музыкант поднес саксофон к губам и извлек из него трель. Его кожа была черной, как ночное небо, и он стоял на снегу, хотя должен был бы утонуть в нем по талию. Льюис знал, что он должен пойти и лечь в постель, но продолжал стоять и смотреть на музыканта, пока его фигура не преобразилась — теперь это был Джон Джеффри, улыбающийся ему черным лицом. Льюис рухнул на кровать.
После долгого сидения в теплой ванне он спустился вниз и с удивлением выглянул в окошко столовой. Большая часть выпавшего за ночь снега уже растаяла, оставив лужи черной воды. Небо было безоблачным. Льюис потряс головой. Конечно, это сон, просто племянник Эдварда заронил к нему в мозг эту картину — черного музыканта с дурацким именем. «Теперь нам будут сниться его сюжеты», — подумал он и усмехнулся.
Он вышел в холл и натянул ботинки. Пройдя на кухню, он поставил греться чайник и посмотрел в окно. Лес был таким же черными мокрым, как деревья у фасада, снег у опушки казался глубже и белее. Он может пройтись, пока вскипит вода, а потом вернуться и позавтракать.
На улице было удивительно тепло, и это окружало его каким-то уютным, безопасным коконом. Лес, наполненный весенним журчанием воды, совсем не напоминал картинку из страшной сказки.
Он шел по привычной тропе, глубоко дыша, вдыхая аромат таяния и прелых листьев. Теперь он жалел, что много выпил в доме у Сирса и наговорил лишнего. Глупо винить себя в смерти Фредди Робинсона. И в тот раз он ничего такого не слышал — просто снег упал с ветки.