Если условно принять время существования нашей планеты за шесть месяцев, то — скажем — какой срок будет отведен на этом календаре человеку? Вопрос далеко на праздный, вопрос фрактальный… при такой плотности временного сжатия один день будет равен двенадцати с половиной миллионам лет, а час — 525 тысячам лет. Примем на веру теорию эволюции, тем более, что ничем другим пока не располагаем. Итак, 1 января: образование Земли. Вся зима отдана переливам магмы, огням вулканов, цвету Марса, только в самом конце марта в горячих морях появляются первые бактерии. До Первых микроорганизмов, до простейших аммонитов и хвощей проходит практически весь год, кончается весна, минует лето, проносится осень — земля дремлет в абсолютной тишине пустынных морей, в цветении жирных мясистых цветов неизвестного цвета, живым звуком можно считать, пожалуй, только трескучий полет исполинских стрекоз. Страсти безмолвствуют, юный мир грезит в наготе легких желаний, тени не угрожают. Первый рык раздается только лишь в последний месяц вселенского года — 12 декабря, время рассвета динозавров. Заметим про себя — человек нигде еще даже не мерещится, царствует хомо тираннозавр реке — многоэтажное чудище на птичьих ногах. Шлепая хвостом, куриными прыжками, прижимая к груди крохотные зеленые ручки часовщика, он вяло и бесстрастно догоняет очередную полусонную жертву, которую убивает в состоянии полнейшей апатии и скуки. Только выдрав из убитой туши глаз величиной с булыжник, тираннозавр, в состоянии короткого оживления чувств, вертит мясо перед мордой зелеными лапками. Уже к рождеству — к 26 декабря — горные цепи динозавров неумолимо вымирают… Грянул последний день года —31 декабря — но бог мой — человека все еще нет! Проходит ночь, утро, кончается зимний короткий день и, уф! — слава Богу — в 17 часов 30 минут глаз вседержителя наконец различает в африканских саваннах низкорослую полуобезьянку самку Люси с тяжелой челюстью. Она держит в руке? в леще? палку Дарвина. Но проходит еще целая вечность — почти семь часов! Большая стрелка часов вот-вот упрется в финальную цифру, прежде чем мы успеем заметить в долине Нила первые великие пирамиды. На часах 23 часа 59 минут 45 секунд! До финиша осталось всего пять секунд… успокойтесь, 23 часа 59 минут 46 секунд — возникновение христианства. 48 секунд — конец средних веков. 49 секунд — Новое время. Полночь! Человек шагнул на Луну… Вот именно такое сжатие наличествует в короне фрактальных побегов Бенуа Мандельброта. Лишь в столь плотной игре фракталов и диффузий материи мир стиснут до состояния вербальной внятности бытия вблизи сокрытого.
Если история способна обнаружить свой сверхсмысл только при столь титаническом сжатии, то какой прок в том, что происходит на других исторических скоростях?.. В мае комета Галлея уносится в иные бездны, но шлейф бед надежно пеленает орущего земного младенца в чернильный кокон: в столице резко выросло число безумцев, сумасшедшие типы заполонили метро, даже у мавзолея была замечена психушная атака — некто по имени Лева Неживой, вытащив из-за пазухи арматурный прут, успевает дотянуться тем прутом и отбить кончик мраморного носа у бюста Сталина на могиле у Кремлевской стены. Нос был восстановлен в течение недели — у власти уже нет прежней хватки. Но герой психушек 1986 года не Сталин, и даже не Ленин, а кругленький Горби; психиатры фиксируют массовую идентификацию больных с генеральным секретарем партии. А у панков в моду входит то самое загадочное пятно а ля Горбачев: голова выбривается до самого затылка и на лоб наклеивается, или рисуется от руки, пятно ядовитого колера — точная копия оригинала. Время между тем набирает обороты волчка. Рост психических заболеваний сменяется ростом самоубийств; только в один летний месяц гибнет около трехсот человек — 60 из них сводят счеты с жизнью через повешение, а двести человек числятся «упавшими с высоты по неосторожности», хотя, конечно, в роковое число входит несколько растяп, любителей пить пивко, усадив зад на каёмку балкончика на каком-то…дцатом этаже, стоит только закинуть голову, выжимая последний блаженный глоток, — и ку-ку… Как всегда, не разбиваются невинные — трехлетняя Анечка Д. падает с девятого этажа на асфальтированную дорожку перед подъездом дома по улице Зорге, пролетает не меньше тридцати метров и… и не получает ничего, кроме легких ссадин и коробки конфет, которую ей дарят в больнице потрясенные врачи после рентгена, который не показал никаких переломов — остается только смазать ручки зеленкой. Но чуда мало, время уже яростным волчком вертится на месте, не делая тем не менее ни шага в будущее и не являя никакого смысла; так тщетен бег Ахилла по Троянской равнине, так расходятся круги от тонущего на Новороссийском рейде советского Титаника «Адмирал Нахимов» — трагедия лайнера столь же трагична, как и абсурдна, столь же отчаянна и бессмысленна, как разлет костей челнока «Челленджер» над пляжами Флориды, как первомайская демонстрация Чернобыля по радиоактивным улицам и площадям… на что похоже безобразие года бумажного тигра — 1986? Пожалуй, больше всего на разочарование от вида открытой Венеры — голубая звезда рассвета явилась человеку как отвратительная мертвая каша застывшей лавы. Ни одной, даже самой мало-мальской голубой лужицы, — сплошные зевки я гримасы камня. Если бы не колоссальный сосок горы Максвелла, чувству человека не удалось бы даже вздрогнуть, 80 процентов поверхности утренней звезды занимает вулканическая дрянь, потоки каменной блевотины кажутся бесконечными — но над планетой стоит марсианская тишина. Все эти плевки огня, гейзеры пламени и потоки — в прошлом, печи ада потухли, грешники сожжены дотла, все содержимое адского желудка вывернулось наизнанку, застыло и окаменело. Сатана любуется Очередным поражением Вседержителя, покачиваясь на двух ножках венского стула, поставленного на гребне Магелло. Перед ним — бескрайняя равнина молчания, ровная, как стол. На заднем плане возвышаются два мертвых вулкана — Сиф и Гула — отрезанные груди богини.
Что можно противопоставить этому уродству если не летом, то хотя бы осенью того же 86-го? Известия о том, что цензура, кажется, отменена? Милую улыбку Джейн Эйр на телеэкране в исполнении Зилы Кларк? Любовь любой Золушки и любого принца голубых кровей всегда волновала сентиментальных россиян, склонных к людоедству и покаянию… откуда прибывает эта каменная пустыня отвращения, увенчанная грудями мертвых богинь? где начинается и где кончается край отчаяния, пустыня без единого глотка милосердия? С чучелом римской волчицы на плечах бредет наш человек по бесконечной корочке струпьев на подсыхающей ране мертвого Христа. Страшен удар римского легионера. Острие копья вошло в бедро на половину длины, так что истекла кровь и вода. Но копье выдернуто, но кровь давно засохла, а вода журчит и струится глазком фрактальной короны, это зрак исполнения желаний, это еще одна глубота испытания счастьем.
Но стоп!
На наших глазах тот влажный источник угоды высыхает, сжимаясь до червоточины револьверного дула в алой пещере женского рта. Может быть, здесь и сейчас история обнаружит свой высший смысл помимо прикладного?.. Этот рот, эти губы, это лицо воспеты на сотнях рисунков и полотнах Пабло Пикассо. Эта рука, этот палец на спусковом крючке, этот револьвер дамских размеров принадлежат самоубийце — Жаклин Пикассо, она еще жива, за окном теплый октябрь. Год самоубийц — 1986-й — никак не кончается, Жаклин отправила прислугу и осталась одна, солнечный день гонит слабый ветер со стороны Средиземного моря, рябит воду в бассейне, раскачивает край плотной шторы, Жаклин только что позвонила в Мадрид, в Прадо, сказав удивленному звонком директору удивительную фразу, смысл которой он поймет на следующий день: если со мной что-то случится, я бы хотела, чтобы картины остались у вас… речь о полотнах Пикассо, которые Жаклин унаследовала от мужа, пестрого парня, клоуна над кровью. Завтра о ее гибели узнает весь мир — редкий вид самоубийства! счеты с жизнью сводит самая богатая женщина Европы! наследство Пикассо оценивается в 1 миллиард 286 миллионов 935 тысяч долларов! Но восклицания ровным счетом ничего не значат — сущее снова и снова раскрывается через бытие в даре давания желаний, пытая бытие абсолютом свободы от жизни, когда человек один на один остается с ужасом собственной экзистенции, от которого уже не заслониться хлопотами быта… ствол пистолета касается неба и гортань рефлекторно сокращается в позыве рвоты. Муза Пабло нажимает на курок револьвера, любители Пикассо хорошо ее помнят по серии женских портретов позднего периода: скуластое лицо стрекозы, тяжелые испанские веки, крупные устрицы губ, сравнимые с красотой морских раковин. В ее жизни может случиться все, что можно купить за деньги, но этого, конечно, совершенно не хватает на жизнь. Исполнение желаний первым делом лишает человека всяких надежд и прибивает его судьбу к берегам отчаяния — калибр пистолета настолько велик, что выстрелом разносит всю голову женщины. Снова повторяется тема мозгов — скульптурные ошметки шлепают на столик, выложенный фигурным мрамором, на зеркало с рамой из расписанного кобальтом дельфтского фаянса, брызгают каплями кофе, угодив в чашечку из мейсенского фарфора с разноцветными шинуазри. Аплодисменты. Это хлопает дьявол с венского стула на гребне Магелло с видом на отрезанные груди Венеры; он любуется глазом музы, плавающим в чашечке с холодным кофе: валеры кофейного с алым исключительно интенсивны.