Лола, усевшись в кресло водителя, гостеприимно распахнула дверцу для Марго:
— Садитесь. Я подумала, знаете что? Разговор ведь у вас не простой, по глазам вижу. А всякие там кафе ужас как надоели. Поехали лучше ко мне, годится?
В активном радушии Паулс было что-то обидное, и подыгрывать ей не хотелось, но поскольку визуальный осмотр квартиры входил в перспективные планы Марго, она молча кивнула.
Дома, давая возможность Марго осмотреться, Лола занялась обустройством стола. Из спиртного были предложены лишь крепкие напитки, коньяк и водка, чем Лола, по-видимому, давала понять, что не забывает о деловом характере визита.
Давно уже зная, что еда и выпивка для Лолы — такой же язык общения, как и обычная речь, Марго выбрала коньяк, чтобы напомнить не только о деловом, но и отчасти официальном характере своего здесь присутствия.
— А я, с вашего позволения, водки, — Лола налила себе мужскую по объему стопку из запотевшей бутылки «Абсолюта», — день был тяжелый.
Лола болтала о пустяках, оживленно, но ненавязчиво, время от времени делая паузы, тем самым предоставляя Марго самой выбрать момент для начала содержательной фазы беседы. Та же осознала внезапно, до чего ей обрыдли хорошие манеры хозяйки дома, и из непонятного упрямства никак не могла воспользоваться этими тактичными приглашениями приступить наконец к делу. Коньяк ей вдруг опротивел.
— Знаешь, налей-ка водки и мне, — неожиданно для себя она обратилась к Паулс на «ты».
— Что верно, то верно, — охотно поддержала ее Лола, — я и то удивляюсь, чего ты с этим коньяком маешься.
— Только закусывай как следует, потому что сейчас я испорчу тебе аппетит. Не хочется, но придется.
Отставив подальше пустую рюмку, Марго принялась раскладывать на столе фотографии — портреты самоубийц и нанесенные ими себе увечья крупным планом. При этом Марго поймала себя на том, что прикидывает, как подать материал помягче. Получалось, она вроде как заразилась от Паулс этой самой вонючей тактичностью, которая для следователя означает профессиональную непригодность. Ее задача — не изображать из себя приятного собеседника, а наоборот, привести допрашиваемого в состояние шока и паники, и тогда его можно основательно выпотрошить.
— Вот твой космонавт. Узнаешь? И вот что он сделал со своими венами. А теперь погляди, как то же самое делают грамотные люди. — Марго показала иллюстрацию из учебника судебной медицины — руки самоубийцы с аккуратными надрезами бритвой в тазу с водой. — Зачем же он так? Не нищий ведь, мог для такого дела и пистолет купить.
Реакция Лолы была по-своему естественной: она налила себе стопку водки и молча выпила, что в переводе на обычный язык по-видимому означало «Какой ужас».
— Вот еще один. И вот его руки. Вот еще… и еще… видишь, целая пачка.
Марго на ходу меняла продуманный заранее план действий. Она предполагала предъявлять информацию о самоубийствах порциями в течение двух-трех недель, сопоставляя комментарии Паулс по каждому эпизоду и находя в них противоречия, довести ее до стресса и истерики и вытянуть из нее до капли все, что ей известно. Но сейчас она поняла, что с Лолой такая тактика бессмысленна, поскольку та прямого отношения ко всем этим преступлениям явно не имеет. Нужно было не вынудить ее в чем-то сознаться, а заставить подумать, почему именно вокруг нее группируются эти дикие дела. Марго решила выложить на стол все сразу и сделала это в буквальном смысле слова, рассыпав перед Лолой ворох фотоснимков с фамилиями и датами.
Та, против ожиданий, не испугалась и не разозлилась, а только слегка побледнела и спросила с искренним недоумением:
— Но зачем ты мне показываешь всю эту пакость? Я же тебе объясняла, что к… поступку Громова никакого отношения не имею, и ты… и никто не сможет доказать обратное.
— Дело не в Громове. А в том, что раньше мы с такими самоубийствами не сталкивались. И вдруг за год — несколько десятков, целая пачка, сама видишь. Эпидемия, что ли? И личных причин у большинства нет, во всяком случае, не обнаружено. Кто или что их толкает на это — ни малейшей зацепки. Но четверо из них почему-то знакомы с тобой.
— Четверо?!
— Да, вот они. — Марго из кучи снимков вытянула четыре и придвинула их к Лоле.
— Это Громов… этого помню… и этого тоже… а вот его не знаю. — Лола протянула Марго фотографию футбольного тренера.
— Заслуженный мастер спорта по футболу. Покончил с собой почти год назад. У него на рекламном проспекте был записан твой телефон.
— Все равно не помню… Но от меня ты чего добиваешься?
— Чтобы ты объяснила, почему именно с твоими знакомыми повторяются эти, скажем так, неприятности.
— Не могу объяснить. Это бред и абсурд.
— И у тебя нет никаких догадок? Даже смутных? Даже таких, что самой кажутся нелепыми?
— Ни малейших!
Марго показалось, что последнюю реплику Лола выпалила как-то слишком быстро и слишком напористо.
— Хорошо, я тебе верю… Или предположим, что верю. Но ты все-таки поразмысли, вдруг что придет в голову. И еще — не хочу каркать, но боюсь, такие эпизоды будут повторяться. Я имею в виду самоубийства твоих знакомых мужчин. Так что повнимательнее присматривайся к тем, с кем имеешь дело, может что и подметишь, закономерность какую-нибудь, что ли…
— Ты сама-то всерьез принимаешь то, что сейчас говоришь? — пробормотала Лола унылым голосом.
— Может, принимаю, а может, и не совсем. Но попытаться все равно надо. И имей в виду, если все это будет продолжаться, тебе снова и снова придется отвечать на подобные вопросы, и дай Бог, чтобы только мне, — ты уж к этому приготовься заранее.
Уходя, Марго на этот раз первая протянула руку, чтобы обозначить неизменность доверительных отношений, и опять почувствовала в прикосновении Лолы что-то настороженное, проверяющее, — ну прямо, как температуру меряет.
На следующий день Марго пришла к прокурору с повинной: дело, мол, развалилось, не успев начаться, версия Марго оказалась основанной на случайных совпадениях, и в результате — домыслом. Она осторожно дала понять, что только прозорливость и осмотрительность прокурора спасли прокуратуру и ее, Марго, лично, от большого конфуза, и потому ворчание по поводу потерянного времени и средств было чисто формальным. Наблюдение за Паулс и прослушивание немедленно прекратить, все телефонные записи и видеопленки уничтожить.
— Но самоубийц совсем не забрасывай, материал-то подкапливай, мало ли что, — на прощанье напутствовал ее прокурор голосом, лишенным энтузиазма.
Марго полностью погрузилась в однообразную рутинную работу, и временами ей казалось, что с прекращением дела Паулс она потеряла что-то очень важное. Самоубийства шли своим чередом — три за последующие две недели — и Марго их расследовала добросовестно, но без интереса, ибо оба покойника при жизни контактов с Паулс не имели.
Настало жаркое лето, пора отпусков, и приятель Марго, отправив жену и детей на дачу, жил теперь фактически у нее. Проведя день на работе, где почти не обращали друг на друга внимания, вечера они просиживали за бутылкой у телевизора, и если не слишком напивались, перед сном занимались любовью. Все это стало казаться Марго убогим и скучным, хотя раньше вполне устраивало. Она пыталась как-то приукрасить застолье и модернизировать постельные удовольствия, сделать свою частную жизнь хоть капельку интереснее, но ее сожитель, человек уже в возрасте, привыкший принимать однообразие как естественную норму бытия, ее стараний не одобрял и не поддерживал, и она на них вскоре махнула рукой.