— Здорово, — сказал я ошеломленно, что ему явно польстило, — но… как? Как ты сумел?
— Все миры взаимосвязаны, — сказал он, а я подумал, что слышал это тысячи раз, осточертело, прямо попугаи какие-то, — но только тропки потеряны, забыты, затоптаны. А то и перегорожены несокрушимыми заборами. Но в старину одну отыскали… Сюда перенесли камень Силы, а отсюда, воспользовавшись возможностью, переселилось племя регорнов.
— Есть такие, — ответил я, — они там… неплохо устроились. Совсем неплохо. Не жалуются.
— И вот когда я отыскал этот камень Силы, а потом еще и тропку в тот новый мир… что я должен был делать?
— Козе понятно, — ответил я. — Конечно же, готовить вторжение.
Он сказал с удивлением:
— Хоть с виду ты и полный дурак, даже дурак дураком, но соображаешь…
— Наверное, потому, — ответил я, — что решение дурацкое.
Его брови грозно сдвинулись:
— Сомневаешься?
— Ладно, — сказал я, — ты сумел как-то наслать тот пространственный смерч, но что ты смог бы против человека с абсолютным оружием в недрогнувшей руке?
Он покачал головой:
— А что ты смог бы против бессмертного? Ведь я сумел отделить свою жизнь от тела и спрятать ее в надежном месте. Согласись, в надежном!
Я сказал вынужденно, отдавая дань справедливости даже противнику:
— Слушок насчет Острова Смерти был хорош, хорош. Даже если смельчаки не гибли по дороге, то выживших брали на заметку, верно?
— Точно, — ответил он. — Тебя вели всю дорогу. Конечно, по пути старались убить, но тебе просто везло. А здесь для тебя приготовили встречу, даже экскурсоводов приготовили, везде указатели расставили, стрелки намалевали… Все мы ждали, затаив дыхание, и ты нас не подвел! Явился точно в определенный час, только насчет трубы у нас заключались пари, но ты вылез из той, на которую ставило большинство, так что выигрыш у ребят оказался невелик.
Через дверной проем шагнул, пригибая голову, чтобы не расшибить лоб, огромный детина. Обнаженный до пояса, как и я, только еще шире, толще, огромнее и даже выше на полголовы, отчего я, несмотря на избитость, переломанные кости, тяжелые цепи по ногам и рукам и колоду на шее, ощутил себя уязвленным, ну не любим мы, мужчины, тех, кто выше нас ростом, не любим.
В толстой волосатой лапе зажат эфес широкого палаша, настолько широкого, что это уже не палаш, а нож гильотины. Я зябко поежился, сказал быстро, видя, как этот гигант двигается к нам:
— А в какую темницу меня поместят?
Он ехидно улыбнулся:
— Надеешься на соседа? Мой благородный брат, чей трон я узурпировал, пал от моего меча сразу же, понял, дурачок? Я его попросту убил, а не бросил под надежную стражу в самую дальнюю камеру моей подземной тюрьмы.
Я запнулся, спросил довольно глупо:
— А его… сторонники?
Он кивнул:
— Хороший вопрос. Но для его сторонников плаха была достаточной, не так ли? Зачем людей мучить в подземельях?
Осман подошел и встал рядом с Темным Властелином, я его все-таки предпочитаю называть де Жюрминелем. Я не отрывал взгляда от широчайшего лезвия, для которого явно не существует ножен, такой палаш предназначен быть носимым в обнаженном виде. Де Жюрминель перехватил мой взгляд, ехидно усмехнулся.
— Но я все-таки уверен, — пробормотал я тупо, — что темница… гм… обязательна…
Он перебил:
— Что заставляет тебя думать такую глупость, что я брошу тебя в темницу?
Я удивился:
— А как же? Как иначе торжествовать, бахвалиться победой, чувствовать себя победителем? Убил — и все, нет длящегося ощущения победы, когда знаешь, что лютый враг наконец-то повержен, наконец-то в цепях, в любой момент можно прийти и плюнуть на него, вытереть ноги?.. Да только осознание, что в подвалах в цепях враг, придает вкус еде и вину, поднимает тонус и улучшает цвет лица! Кроме того, продляет жизнь, дает долголетие, улучшает сон, способствует лучшему усвоению пищи и процессу выделения, захвату свободных радикалов и поднимает общий иммунитет, который с годами, увы, слабеет!
Слушал он с интересом, призадумался на миг, тут же помотал головой:
— Все верно, но я как-то буду спать еще спокойнее, зная, что тебе отрубили голову. На моих глазах! А труп сожгли. А мелкие радости, что не буду видеть тебя в цепях… ладно, хрен с ними, безопасность выше.
Я потряс цепями:
— Да какая от меня может быть опасность?
Он пожал плечами:
— Сейчас нет. А вдруг появится? Не скрою, мне приятно смотреть на тебя в цепях. И приятно видеть, что ты видишь меня победителем. Да, это сладкое ощущение, его будет недоставать… Но, что делать, я не дурак, ты уже заметил? Эй, Осман!
Я сказал торопливо:
— Да разве можно приносить удовольствие в жертву целесообразности?
— Нужно, — ответил он.
Осман широко улыбнулся, рот стал как у гигантской жабы, глаза превратились в узенькие щелочки. Широкое лезвие ярко заблистало в свете факелов, а зубы Османа тоже блеснули в нехорошей усмешке. Он начал поднимать палаш, я вскрикнул торопливо:
— Ты сказал, будешь спать спокойно, если я буду казнен?
— Да, — ответил де Жюрминель.
— Но ты еще не отправляешься спать?
Он кивнул, глаза стали внимательными.
— Нет, а что?
— Ну тогда можешь насладиться торжеством хотя бы до конца дня, — предложил я с отчаянием. — Пока бодрствуешь, уж точно ничего не случится!
Он ухмыльнулся:
— Вообще-то, и, когда я сплю, ничего не случается, народ мне предан, но я не люблю рисковать.
— А когда-то любил! — сказал я с вызовом.
Он неожиданно кивнул:
— Откуда знаешь? Ах, догадываешься… Конечно, без риска не захватить эти владения, но вот удерживаю их я уже без риска. Но ты прав, тебя казнят ближе к вечеру. Я не хочу засыпать, зная, что мог бы избавиться от врага и не избавился. Напротив… сон мой будет несколько… беспокойным.
— Трус, — сказал я с чувством.
— Трусость, — ответил он спокойно, — свойственна высоким организациям. Только примитивы не понимают, что теряют, когда расстаются с жизнью. Я, к примеру, в своем королевстве наладил образцовый порядок. А всех повивальных бабок выслал из страны. Я построил хорошие больницы, теперь все дети рождаются только там. Сам понимаешь, от чего я обезопасился!
— Еще бы, — сказал я горько. — Если сирот помещать в приюты, тебя будут называть благодетелем. И никакие звери не подберут в лесу и не вырастят ребенка, что станет твоим убийцей.