Сам подошел к Генриху, он незаметно оперся о мой! плечо, шепнул:
— У меня, кажется, все ребра слева сломаны… И голова кружится.
— Сотрясение, — ответил я шепотом. — Надо проблеваться, полежать в тишине.
Он слабо улыбнулся:
— Это нам не светит. Придется терпеть и делать вид.
Выпрямившись, он повернулся в сторону своего коня. Тот подбежал на неслышный свист, а я, делая вид, что выполняю вассальный долг, помог взобраться в седло. Только я услышал тихий стон, когда он плюхнулся на конскую спину.
* * *
В караване оказалось шесть верблюдов и пятеро из охраны. Один вырублен начисто, молодец Генрих, честно говоря, не ожидал, но и четверо оставшихся, вообще-то, выглядят очень крепкими ребятами, очень. Правда, слишком уж привыкли полагаться на несокрушимость их вожака. Мы с Генрихом, а сзади королева, проехались вдоль повозок, все смотрели с ужасом не столько на Генриха, он выглядит скорее красивым, чем ужасным, а больше на меня, указывали на мою переразвитую мускулатуру, шепотом пересказывали мрачные пророчества о варваре с черным вороном на плече и серым волком у стремени. Мол, хорошо, что я послал впереди себя благородного рыцаря, тот не так жесток, а вот если бы сам, то что бы осталось от всего каравана…
Я старательно делал зверскую рожу, смотрел свирепо и надменно, раздувал ноздри и вращал глазами, как хамелеон. Товары нас не интересовали, и, если честно, нас ничто не интересовало, просто едем в ту сторону, откуда топает караван, но пусть боятся, пусть знают, что хамить опасно, а вежливость еще никому не вредила.
Последняя повозка оказалась крытой, не столько повозка, сколько паланкин на колесах. Сопровождали ее два жреца на осликах. Один поклонился испуганно, сообщил сразу, не дожидаясь грозного оклика:
— Мы перевозим Великого Оракула на освящение нового храма.
Я собирался проехать мимо, но, поддавшись наитию, спросил:
— Какую оракул берет плату?
— Он не берет плату, — ответил жрец с достоинством. — Боги запрещают брать плату, ибо устами оракула говорит сам Бог. Правда, он разрешает отвечать только на один вопрос, что и понятно. Иначе бы…
Королева ехала со мной рядом, спросила высокомерно:
— А если заплатим?
Жрец покачал головой:
— Это наложено Богом. Ни золото, ни сила не в состоянии обойти или сломить этот запрет.
Королева нахмурилась, а я сказал с сожалением:
— Не настаивайте, Ваше Величество, бесполезно. Как вы думаете, отказались бы жрецы получить несколько лишних золотых монет? Но у меня и есть один вопрос. Куда нынешний Властелин Тьмы поместил свою смерть?
Из-за занавески раздался тихий старческий голос:
— В магический ларец, но он очень далеко отсюда.
— А где сам этот ларец?
Оракул молчал, как мертвый, жрец взглянул на меня с испугом, покачал головой:
— Это уже второй вопрос.
— Извини, — сказал я виновато, — моя вина.
Королева взглянула на меня с горячим сочувствием.
— Тогда мой вопрос, — сказала она чистым голосом. — Где этот ларец?
Из-за шелковой занавеси донесся тихий надломленный голос:
— В западном море есть удивительный остров, куда не могут приставать корабли. Там среди пальм и виноградников высится отвесная скала, куда не взобраться ни человеку, ни зверю. На той скале руины волшебного корабля, что плавал как по воде, так и по воздуху. На палубе того дивного корабля лежит этот ларец… Могу добавить, что стерегут его огненные драконы. По самому острову бродят двухголовые тролли, а весь остров окружен рифами и водоворотами.
Он умолк, я присвистнул озадаченно. За спиной раздался тихий голос Генриха:
— Ответь и мне, мудрый оракул, и я осыплю тебя золотом. Меня ничто на свете не интересует, кроме проклятого всеми небесами тролля по имени Катарган.
Жрец быстро взглянул в его лицо, мне почудилось, что морщинистое лицо дрогнуло, взгляд чуть ушел в сторону, в следующее мгновение жрец прямо взглянул в лицо рыцаря и произнес бесстрастно:
— Ты ранен, великий воин… Стоит ли умножать тебе свои печали?
Генрих прорычал:
— Ты прав, я ранен и оттого зол. Твой оракул ответит?
Из повозки раздалось тихое:
— Тролль по имени Катарган — ключ к зачарованным воротам Властелина Тьмы.
Взгляд жреца померк, плечи опустились, он чуть приподнял занавеску и пошептался с сидящим внутри. Прибежала женщина с толстым одеялом в руках, жрец, судя по его движениям, укутывал оракула, высвободившего слишком много жара на мистическое видение. Мы проехали мимо, Генрих побледнел, покачивался, процедил сквозь зубы:
— В той роще свалюсь… Не хочу, чтоб видели…
Деревья приближались слишком уж замедленно, Генрих пошатнулся, едва за нашими спинами сомкнулась листва. Я поддержал, пока он покидал седло, ладони мои окрасились кровью, поспешно усадил под деревом. Королева торопливо развела костер, я снял с рыцаря доспехи, присвистнул. Рана глубокая, кровь все еще струится, вязаная рубашка промокла, острие копья гиганта пробило стальной доспех, прорвало кольчугу и вонзилось в бок, после чего копье сломалось. Обломок вырвало из раны, сломав при этом пару ребер. Стойкий этот Генрих, я бы уже орал, как свинья в огне.
Захлопали крылья, ворон опустился на ближайший пень, прокаркал:
— Мы нашли волшебную живицу!
— Что это? — спросила королева.
Ворон проигнорировал ее, не его сюзерен, да еще женщина, вообще не человек, а так, вроде муравья, сообщил:
— Волк уже несет! Это я вперед, чтобы ничего не делали, только рану промыли!
— А где вода?
— И эту высмотрел, — гордо сообщил ворон. Поправился: — Высмотрели. Вернее, волк отыскал, мне за ветками не видно сверху… Всего десяток деревьев дальше, там ручеек, даже рыба вроде бы…
Затрещали кусты, волк выбежал с пучком крупных зеленых листьев в пасти. Желтая живица растекалась, как мед, сразу же заклеила мне пальцы. Королева, оглядываясь на меня, торопливо и очень неумело обихаживала Генриха, охала, стонала от жалости, в то время как он терпел молча, только побледнел еще больше.
Обнаженный до пояса, он поражал бледностью кожи, никогда не видавшей солнца, но зато лучше видно атлетическое сложение, несколько глубоких шрамов и множество мелких. Несмотря на молодость, повоевать уже успел, успел…
— Терпи, — предупредил я, — эта зараза может быть кусачей.
Королева спросила с тревогой: