– Который час, сынок? – полюбопытствовал генерал Толстой.
– Без семи двенадцать, – Илларионов удивился, что в столь совершенной машине нет такого простого приспособления, как часы.
– Часы – символ протестантской цивилизации, – вздохнул генерал Толстой. – Странно, что ни одно из западных государств не вынесло изображение часов на государственный флаг или герб.
– Наверное, они не знают, какое должно быть время на часах, – предположил Илларионов.
– Без семи минут двенадцать, какое же еще? – как о чем-то непреложном, раз и навсегда решенном (о чем глупо спорить) заявил генерал Толстой.
– Почему? – тем не менее уточнил Илларионов. Вертолет никуда не летел, бесшумно покачивался над городом. Илларионову показалось, что он слышит свист ветра, обтекающего каплевидное тело вертолета. Он подумал о функциональном предназначении этой машины – штурмовик, разведчик, поисковый? Но так ни на чем и не остановился.
– Потому что двенадцать – это конец, исход, п…дец, ведь так, сынок? – охотно объяснил генерал Толстой, – а семь – Божье число. Бог из последних сил держит стрелки, но, похоже, силы его оставляют.
– Неужели отпустит стрелки? – Илларионов подумал, что ради того чтобы узнать о близком конце света, вне всяких сомнений, стоило взлететь среди ночи на вертолете над городом.
– В средние века, сынок, – доверительно склонился к нему генерал Толстой, – меня бы сожгли на костре.
Илларионов вежливо промолчал, не решившись озвучить мысль, что, может статься, это было бы не самое плохое решение средневековых людей.
– Тебе известна наивысшая точка – Джомолунгма, Пик коммунизма – грусти, сынок? Выше которой смертному человеку подняться не дано?
– Выше которой только орлы? – предположил Илларионов.
– Орлы? Причем тут орлы? Кого ты имеешь в виду? – с подозрением посмотрел на него генерал Толстой.
– Вы полагаете, Пик коммунизма грусти существует?
– Боюсь, что да, – генерал коснулся штурвала и выправил положение вертолета в пространстве относительно некоего, одному ему известного ориентира. Быть может, той самой наивысшей точки – Пика коммунизма – грусти, сомнение в существовании которой выразил Илларионов. – Суть заключается в математическом доказательстве того, что категория истины есть категория отсутствующая. Грубо говоря, в основе политики, искусства, науки и прочих занятий человечества лежит нечто не имеющее места быть, то есть вакуум, пустота. Или – что угодно.
Илларионов более не сомневался: генерал Толстой просто-напросто издевается над ним! «Кто дал ему этот вертолет? – ужаснулся Илларионов. – Кто позволил ему летать над Москвой? Полеты над Москвой запрещены распоряжением Правительства Российской Федерации от 19 апреля 1998 года за номером ПН-406/8917!»
– В условиях математически доказанного отсутствия истины, – продолжил генерал Толстой, – в разряд чисто умозрительных мнимых величин переходят такие понятия, как долг, служение, идеалы. В особенности, идеалы… – добавил задумчиво. – Который, говоришь, час?
– Без двух двенадцать, – Илларионову уже не казалась дикой мысль, что генерал Толстой вытащил его сюда с балкона только потому, что оставил дома часы.
– Да, конечно, внутри человека есть нечто отзывающееся, реагирующее на истину, так сказать, изначально встроенный прибор с заводской гарантией – душа, – продолжил генерал. – Но знания, сынок, особенно приобретенные без меры, в отягчающих объемах сначала дезориентируют, потом выводят из строя этот тонкий прибор. Если верно, что человек на девяносто процентов состоит из влаги, то они выпаривают живую душу, оставляя в сухом остатке гремучую черную соль… А может, пепел. Душа, сынок, – генерал Толстой смотрел уже не Илларионова. Куда-то вбок, по касательной над городом летел его взгляд, – была дана человеку, чтобы ориентироваться в мире простых понятий. Возделывать сад, пасти коз, воспитывать детей, смотреть в окно, как петух топчет курицу, и советоваться с Господом. Так на кой черт надо было все усложнять? На кой черт понадобились деньги? Эти добрые люди были правы, когда сжигали на костре Джордано Бруно и вразумляли Галилея. Но они проиграли, сынок. Причем не по своей воле… Ага! – буквально влип в прозрачную плоскость кабины генерал Толстой.
Два неоновых луча – зеленый и сиреневый – вдруг стремительно скрестились в некоей точке внизу. От их скрещения родился третий – ослепительно белый – луч, который на мгновение перечеркнул небо, как учитель лист тетради с неверным решением задачи. Вдоль луча, как горсть шелухи от семечек, стремительно пронеслись какие-то… птицы? Нет, пожалуй, не птицы. У тварей были слишком длинные крылья и летели они не по-птичьи – легко и осмысленно, а тупо и безжалостно, как посланные судьбой дротик или копье. Илларионова неприятно удивило, что вершина странного луча уперлась прямо в крышу его дома. «Куда подевались эти твари? – подумал он. – Неужели сели… на мой балкон? Боже мой, я же не закрыл дверь!»
– Что это? – спросил Илларионов.
– Трагедия новейшей истории, Сынок, – повернулся к нему генерал Толстой, – заключается в том, что истина заменена предначертанием. А что такое предначертание? – сам у себя спросил и сам же себе ответил генерал Толстой: – Предначертание – это, в сущности, схема, чертеж, под который приходится подгонять живую жизнь. Всякое творчество по живой жизни, всякое реформаторство, сынок, можно уподобить ваянию!.. не по мрамору, а по кровоточащему, сопротивляющемуся, воющему от боли и ненависти мясу! Ты не поверишь, сынок, но это была саранча. Хотя я и сам не верю…
– Саранча? Зимой? Не может быть.
– В отсутствие истины – еще как может, – вздохнул генерал Толстой.
– Если я вас правильно понял, товарищ генерал, – Илларионов более не сомневался, что лучи и саранча – это какой-то хитрый оптический обман (генерал Толстой, как известно, был большим мастером таких обманов), – вы огорчены тем, что для вас открыто предначертание сущего, но скрыта истина, то есть смысл происходящего?
– Истина хотя бы в том, – ответил генерал, – что русские не любят деньги и собственность, не желают жить по законам денежно-собственнических отношений, но вся Россия сейчас сходит с ума из-за денег и собственности. Или в том, что японцам по складу их души более всего в жизни ненавистна техника. Но они заваливают своей техникой весь мир.
– И что же из этого следует? – Мысль показалась Илларионову интересной, но спорной. Поди разберись, ненавистна японцам техника или нет? Что же касается русских, то Илларионов лично знал многих, готовых ради денег и собственности на все.
– Всего лишь то, сынок, что тезис «пусть расцветают сто цветов» оказался в современном мире несостоятельным, – вздохнул генерал Толстой. – В настоящее время мы в России имеем дело с денежно-собственнической псевдоцивилизацией. Энергия псевдоцивилизации оказалась сильнее воли отдельно взятых посвященных, скажем так, людей. Всякая же псевдоцивилизация, псевдокультура, как тебе известно из книг, есть преддверие эры Антихриста. Кстати, – генерал Толстой посмотрел вниз, но след белого луча давно истаял в рекламном небе, – как и ночная зимняя саранча.