Впрочем, откуда ему было знать, так это или не так?
Почему-то Берендеев никак не мог отделаться от мысли, что старое вино вливалось в новые мехи, которые мгновенно сообщали этому вину совершенно удивительные свойства — допустим… компьютерного файла или песни. Вот только непонятно было: если прежнюю сущность формировала прежняя реальность, то, стало быть, в новой сущности надо было начинать, так сказать, с чистого листа? Что же тогда (какой такой опыт, точнее, систему опытов) дозволялось (как восемь килограммов скарба спецпереселенцу) прихватить с собой сознанию? Этот вопрос тревожил Берендеева. Ему не хотелось входить в очередную (новую) сущность пищащим, ничего не знающим и не помнящим младенцем. Точнее, не младенцем, а… атомом, свечением, ультразвуком?
Но может, успокаивал себя Берендеев, все гораздо проще.
Или сложнее.
Невозможно было осмыслить то, что находилось вне понимания, как невозможно, к примеру, циркулем измерить энергию делящегося атома.
Впрочем, подумал писатель-фантаст Руслан Берендеев, у иных сей переход свершается опережающими (в смысле до наступления смерти) темпами. Скажем, у сумасшедших. Они как бы находятся в своем физическом теле (земной реальности), в то время как их сознание — где-то в другом месте, душа же, быть может, в третьем. Сумасшедшие определенно (хотя кто знает?) не сожалеют о прошлом, не беспокоятся о настоящем, не думают о будущем, в том числе и о Страшном суде.
Ощущение невыносимой завершенности бытия подвигало Берендеева на странные поступки — вроде прямого инвестирования средств в производство. Собственно, оно, это ощущение, оформилось у него давно. Наем специалиста был всего лишь логическим его завершением, точкой в конце неприлично затянувшегося предложения.
Его изумила скорость, с какой осуществлялись проекты. Это свидетельствовало о том, что «точки» (опять!) приложения средств были определены исключительно точно (воистину язык — от Бога!). И не вина писателя-фантаста Руслана Берендеева, что «точки» оказались, скажем так, неожиданными. Как если бы человек (страна) долго болел, но вот определенно начал выздоравливать, однако как-то странно: легкие у него вдруг превратились в жабры, глаза сместились на затылок, выросла третья нога. То есть получился новый человек, да и… человек ли? Естественно, окружающие (мировое сообщество) воспринимали его (страну) как опасного урода. Но разве не так некогда воспринимали величественные динозавры путающихся у них под ногами первых теплокровных млекопитающих? Откуда было гордым динозаврам знать, что будущее вот за этими ублюдками, а не за ними?
Во всех газетах, на всех «круглых столах» без устали повторяли одну и ту же фразу: «В России вкладывать деньги в производство бессмысленно, потому что невозможно получить прибыль».
Берендеев же вложил и получил. Причем прибыль росла, как… грибы (снова грибы!), как катящийся с горы снежный ком, и если бы Берендеев не стремился завершить на этом свете свои дела, у него имелись бы все шансы безмерно (опять!) разбогатеть. Хотя, естественно, не так ураганно, как в случае продажи отечественной металлургии людям Джерри Ли Когана. Писателю-фантасту Руслану Берендееву было известно, что судьба, если чего-то не может сделать сразу, обязательно заходит с другого конца, инерционно (а иногда очень даже решительно) стремится довести до конца начатое. Выходило, что судьбе было угодно видеть его богатым. Берендеев же предлагал судьбе увидеть себя мертвым. Как бы там ни было, теперь у него был шанс определить, чья фишка выше.
Если, конечно, успеет.
Хотя Берендеев читал, что момент собственной смерти человек осознает всегда, везде, при любых обстоятельствах, во всей полноте и даже сверх того, каким бы стремительным (в реальном времени, которое, как известно, далеко не абсолютно, Берендеев понял это под пулями бомжа) этот момент ни был.
Россия определенно переживала некий цивилизационный сдвиг. Эпоха финансового капитала должна была завершиться вместе с концом доллара как резервной валюты человечества. Умнейшие люди в самых разных странах не сомневались, что будущее за новым социальным (кто называл его биотехнологическим капитализмом, кто — генноинженерным социализмом) строем, где роль денег будут выполнять технологии управления и (если технологии по каким-то причинам откажут) непрямое (а может, и прямое) принуждение, то есть сила. Эти самые люди (пока еще было возможно) приобретали в теплых морях острова и рифы, вкладывали деньги в строительство неприступных убежищ, где можно было не без комфорта переждать грядущий мировой катаклизм. Одним словом, вели себя как боги, вознамерившиеся оставить грешную землю. Теоретически их можно было понять: территория, где пока еще удавалось ощущать себя полноценным богатым человеком, съеживалась, подобно шагреневой коже, с каждым годом.
Современная, запоздало и нехорошо (как идиот-пассажир, вместо поезда Москва — Сочи помещенный в ночи вокзальными мошенниками не просто в отцепленный, но еще и в горящий вагон) ввергнутая в капитализм, Россия определенно не относилась к этой территории. У граждан России не было ни малейших шансов ни сберечь, ни мало-мальски разумно распорядиться средствами. Пока еще (из последних сил) остающийся мировой валютой доллар то допускался к хождению, то запрещался. Курс евро был бесконечно завышен. Недвижимость (в особенности благоустроенная) в любой момент могла быть отобрана. Недавним президентским указом налоговой полиции было разрешено иметь танки, боевые самолеты, ей также были переданы… три, времен гражданской войны, бронепоезда, которые налоговики мгновенно реставрировали и модернизировали. Один грозно стоял под Москвой, два других отбили у не выплачивающих в срок налоги уральских и сибирских шахтеров и учителей охоту бастовать и перекрывать железные дороги. Под рублевые активы, как под днища линкоров, периодически подводились мины девальваций, замены денежных знаков, деноминаций и т. д.
Пока еще удавалось держать номерные счета в иностранных банках, но и здесь с некоторых пор возникли сложности. Счета, превышающие миллион долларов, подлежали немедленному переводу в российский Внешэкономбанк. К тому же мировой финансовый кризис подкосил даже самые надежные — швейцарские — банки. Обезумевшие разорившиеся вкладчики требовали (проводили через парламенты в виде законов) «прозрачности» банковской системы. Правительства многих европейских стран пошли на беспрецедентную меру, согласившись печатать деньги «под счета», то есть, в сущности, каждый банк мог рассчитывать точно на такую сумму наличных, какую требовали со своих счетов клиенты. Правительства в свою очередь отчуждали собственность и ликвидные активы кредитуемых «под счета» банков, то есть, в сущности, их национализировали. Банки — «становой хребет» мировой финансовой системы — доживали последние месяцы. При этом никто наверняка не знал, какая новая конструкция заменит сгнивший «становой хребет». А потому любой ценой стремились вырвать еще хоть что-то значащие бумажки. В банках постоянно шла «инвентаризация» счетов, смыслом которой было «заморозить», а то и арестовать деньги сомнительного происхождения. Чтобы немедленно перевести их в золото, в неожиданно наводнившие Европу и Америку южноафриканские сапфиры. А так как все без исключения российские деньги были сомнительного происхождения, их замораживали и арестовывали в первую очередь. К тому же между иностранными и российским правительствами были подписаны соглашения, в соответствии с которыми иностранная сторона имела четверть от возвращаемых в Россию вкладов, а потому поиск неправедных «русских» богачей велся в Европе с большим размахом и усердием. Берендеев не мог избавиться от впечатления, что вся Западная Европа существует в данный момент исключительно за счет отнятых у российских воров денег.