Я сделал еще два-три шага, затем остановился и оглянулся. Человек в дашики тут же обернулся.
– Сынок, вид у тебя препоганый, и, похоже, ты совсем загнал себя, дышишь, как паровоз. Сердце в порядке?
– Моя мать умерла. Утром.
– Если не будешь внимателен к тому, что происходит вокруг тебя, встретишься со своей матушкой гораздо раньше, чем думаешь. Береги себя, парень.
– Постараюсь, – проговорил я, провожая его взглядом Вытерев лицо носовым платком, я прислонился к столбу со знаком «Парковка запрещена» и прикрыл глаза, ощутив, как откуда-то из груди хлынуло горе. Я прижал к глазам платок. Горе имеет невероятную силу, больше ничего тут не скажешь. Горе ставит все на свои места.
Когда бешеный натиск горя понемногу стих, я решил оглядеться. Места для парковки и ограждения из цепей обозначали границы владений складов автозапчастей, каких-то хранилищ и совсем уж непонятных сооружений. Большинство зданий на Сосновой улице были одноэтажными. Своими закопченными кирпичными фасадами и разнокалиберными окнами они напоминали уменьшенные копии более крупных и вместительных строений.
Через три квартала ограждение из цепей и места для парковки исчезли, а кирпичные здания, придвинувшись ближе, как будто подросли. С каждого угла перекрестков красно-желто-зелеными глазами подмигивали светофоры. Я свернул налево и пошел мимо витрин с видеокассетами и бутылками со спиртным. Рубашка моя начала подсыхать. Указатель обозначил, что я нахожусь на Кобден-авеню. Я почувствовал, что голоден.
Мимо проплывали машины с молодыми супругами и группами подростков. Через два перекрестка Кобден заканчивалась у четырехрядного проспекта и маленького, треугольной формы сквера. Я дошел до Коммершиал-авеню, центра города. Повернул направо и пошел в том направлении, где рассчитывал перекусить. Прямо передо мной, источая беззаботную нагловатую самоуверенность состоятельных жителей Среднего Запада, через вращающуюся дверь вышли две пары, провожаемые долгим взглядом невозмутимого швейцара в мундире с эполетами и медными пуговицами. Пышущий здоровьем жизнерадостный мужчина лет пятидесяти говорил:
– Он сам-то хоть понимает, что происходит? Я к тому – вы можете в это поверить?
Тот, к кому он обращался, повыше ростом и не такой плотный, положил ладонь ему на плечо. Очки в золотой оправе поймали лучик угасающего вечернего солнца. Ежик его седых волос был острижен до уровня щетины.
– Еще бы! – Вертикальные морщинки будто смяли его лицо, и плотоядная улыбка обнажила желтые зубы. – Минут через пять он тоже поверит.
Темноволосая женщина рядом с ним протянула:
– Солнышко, ты что, собираешься сказать ему?
Лет на двадцать моложе того, кого она назвала «солнышком», женщина с подтянутой аэробикой фигурой и подтянутым косметической хирургией лицом явно занимала положение «второй жены», изо всех сил борющейся за первое место в сердце своего спутника. Она бросила на меня раздраженный взгляд, почти мгновенно трансформировавшийся из раздраженного в какой-то неопределенный, – я не смог уловить его значения, но почувствовал в нем удивление, испуг и замешательство.
Хрипловатым покашливанием ее муж изобразил подобие смеха, отреагировав на ее предположение «сказать ему».
– Да не стоит, все ведь знают, наш друг... – мужчина заметил выражение лица жены, глянул на меня и резко выпрямился. Ростом он был не менее шести футов и шести дюймов, еще один гигант, в полотняном пиджаке цвета сочной травы и мятых розовых брюках. Галстук его переливался трепещущим изобилием ярких цветов. Ему было лет семьдесят, и всем своим видом он напоминал нераскаявшегося хулигана, до сих пор считающего себя настоящим бойцом.
– Не требуется ли вам какая-либо помощь?
Мне очень понравилось слово «требуется». Тонкая грань отделяет его от «испытывать нужду». «Требуется» ставит вас на место. «Какая-либо» тоже звучит мило.
– Я ищу хороший ресторан. Что бы вы порекомендовали?
Справляясь со своим удивлением лучше, чем я предполагал, мужчина махнул рукой в сторону здания, у которого мы стояли. Бронзовая табличка рядом с вращающейся дверью гласила: «Мерчантс-отель».
– «Лё Мадригаль». В фойе сразу направо. Мы там только что отужинали. – Он заметил что-то во мне, отчего вдруг застыл, а улыбка его увяла. – Но там дорого, хотя… нет, дорого. Может, вам лучше в «Лоретту», отсюда три квартала на север. У них прекрасно готовят стейк, ребрышки – все, что пожелаете.
– «Мадригал», пожалуй, подойдет.
– «Аллллёё Мадригаль», а не «Мадригал». Именно здесь собираются достойные люди.
– Обожаю слушать, когда ты говоришь гадости, Федерал, – вступил в разговор второй мужчина.
– Маленький совет, приятель. – Федерал обрушил широченную лапу мне на плечо. Шелковое крыло его галстука скользнуло по моему виску. – Ты, конечно, можешь пускать пыль в глаза, сорить деньгами направо-налево, но для начала рекомендую зайти в мужской туалет и привести себя в божеский вид. Такой благовоспитанный юноша, как ты, должен соответственно выглядеть, правильно?
Я вскинул голову и поднес губы к его жесткому уху:
– Совет свой можешь засунуть сам знаешь куда, ты, самоуверенный провинциальный болван.
Отскочив от меня со стремительностью распрямившейся пружины, он схватил за руку жену и рывком потянул ее за собой. Вторая пара, захлопнув рты, стремглав пустилась вслед за ними. Мой новоявленный друг нашел в себе смелость обойти спереди темно-зеленый джип, чтобы открыть жене дверь, в то время как их приятели забирались на заднее сиденье.
Секунду-другую спустя швейцар позволил себе одарить меня улыбкой.
Пожилой коридорный подсказал мне, как пройти к мужской уборной – вверх по мраморной лестнице. Под любопытным взглядом служителя я вымыл руки и сполоснул лицо, затем направил струю теплого воздуха сушилки на рубашку, перевязал галстук и пригладил руками волосы. Прополоскал рот, освежил себя одеколоном. Служащий отметил изменения к лучшему в моем внешнем облике, и я пожертвовал ему два доллара, положив их на фарфоровое блюдечко.
Пройдя в другой конец вестибюля, я поднялся по ступеням, покрытым ковром. Ярко освещенный подиум; метрдотель, табличка на груди которого сообщала, что его зовут Винсентом, стоял на посту перед столиками со свечами и белыми скатертями. Винсент провел по губам указательным пальцем, изобразив раздумье, и указал мне на столик у бара. Затем он вручил мне манускрипт с меню и карту вин в кожаном переплете. Меня обслужит официант по имени Джулиан, сообщили мне. Девушка, похожая на старшеклассницу из Норвегии, наполнила стакан холодной водой, а хмурая малазийка принесла бисквиты и хлебные палочки. Я раскрыл меню, и в этот момент кто-то произнес мое имя.
Зал пересекала Эшли Эштон. Сидящая за столиком у окна Лори Хэтч вскинула брови и посмотрела на меня так, что сердце мое радостно встрепенулось.