– Давай-ка, побегай по улицам. Найдешь Данстэна – передашь ему, что кое-кто хочет с ним встретиться на Телячьем Дворе. Покажешь ему дорогу. Если вдруг налетишь на Стэджерса или его дружков, пошлешь их в противоположном направлении.
Френчи пошел, и я бросил ему вслед:
– Микроволновки сплавь в Чикаго.
Он припустил как подстреленный. Не привлекая внимания, я отправился назад, перешел Евангельскую улицу и нырнул в ближайший проулок. Наша так долго откладывавшаяся встреча с Мастером Данстэном должна была состояться не ранее дня рождения ублюдка, и поэтому в настоящий момент – по иронии судьбы – моим долгом было защитить его. Я плавно скользил по Щетинной, ежесекундно готовый пролить энное количество крови гостей из Маунтри.
По мне-то, конечно, лучше, если б Щетинных было штук шесть, но на худой конец и одной достаточно. Поднимаясь в горку и сбегая вниз, сужаясь и расширяясь, эта глухая улочка вилась взад и вперед по Хэтчтауну, и путешествующий по ней опытный слушатель в состоянии понять большую часть происходящего вокруг. Я с благодушием предвкушал «трансляцию из жизни Маунтри».
Жители Хэтчтауна ковыляли домой, шатались по кабакам, ссорились, спаривались. Дети визжали, засыпали, опять визжали. Я был уверен на сто процентов, что слышу, как Пайни Вудз напевает под нос, волоча ноги по Кожевенной к Евангельской, хотя, возможно, это был другой изгой, достаточно старый, чтобы помнить «Чаттануга Чу-Чу». Я шмыгнул на Телячий Двор, и музыка, которую я искал, прилетела ко мне со стороны Смоляной и Паточной.
Музыкой той были «клик-шлеп, клик-шлеп» железных набоек на стоптанных каблуках лучших, по меркам Маунтри, башмаков по булыжникам мостовой. Я свернул на Восковую. Безмозглый громила вел преследование совсем уж в открытую и совсем уж незамысловато: постукивал битой по кирпичным стенам, производя резкое, звонкое «хрясь!» – яркое, как сполох пламени. Я все еще был не в состоянии точно определить, шел ли он по Смоляной либо по Паточной, но если я чуть прибавлю ходу, то окажусь там, где две улочки сливаются в одну – Лавандовую, лишь на пару секунд позже моей намеченной жертвы. Сосредоточившись на «клик-шлеп, клик-шлеп» и редких, но отчетливых «хрясь», я игнорировал все остальные шумы, плывущие из соседних улочек. И тут мое внимание привлекли шаги двух Других людей.
Для всех, кто умеет слушать, звук шагов – все равно что отпечатки пальцев. Двое мужчин приблизительно одного веса, идущие по влажной мостовой в одинаковой обуви, производят, в сущности, одинаковый шум, но звуки, ими издаваемые, имеют тысячи различий. Я обратил внимание на доносящиеся со Смоляной или Паточной звуки шагов этой парочки из-за их удивительной схожести. (Но одинаковыми они не были. Даже однояйцовые близнецы не могут ходить одинаково, такого просто не бывает.) Поступь первого мужчины была неуверенной, с нарушением ритма, и выдавала его сильное опьянение. Шедший за ним следом передвигался плавно и был в чересчур самонадеянном и приподнятом состоянии – не то чтобы беззаботном, но как будто само представление о заботах и препятствиях ему неведомо; это была поступь неземного существа.
Я должен сейчас упомянуть об одной детали, находящейся за пределами восприятия любого смертного читателя. В походке неземного существа не было ничего даже отдаленно напоминающего принадлежность к существам смертным. Исключительная беспощадность слышалась мне в поступи второй пары ног, направлявшейся туда, где Смоляная и Паточная сливались и становились более просторной Лавандовой.
И еще! Несмотря на то что в отзвуках шагов первого фактически не содержалось ничего, так сказать, ангельского или неземного, они все же имели зловещее сходство с шагами второго.
/Эти было словно/
/Я чувствовал будто/
/Словно я когда-то прежде вот так же стоял/
О Великие, в своей теперешней эйфории Ваш Слуга не способен подобрать более точного слова для описания эмоционального состояния, вызванного этим неправдоподобным сходством, чем самое любимое Мастером из Провиденса прилагательное – жуткое. Я услышал шаги моего сына. Зная, что громила идет за ним, он сбивал преследователя с толку, подавая ложный сигнал – не знаю, как вы это называете, – слуховой галлюцинации. Я способен сотворить много чего, но его трюк мне не по силам, как путешествие во времени. Помня о том, что мой противник более гибок, чем я предполагал, я начал движение и устремился к петляющей Щетинной, чтобы попасть на Лавандовую, пока не слишком поздно.
У начала Щетинной я заметил лениво привалившегося к косяку дверного проема заброшенного склада мальчишку из шайки беспризорников, что обычно собираются здесь по ночам. Подойдя вразвалочку, перед ним остановился громила. На мгновение застыв в нерешительности и смятении, я пришел к выводу, что выродок, скорее всего, разговор с Френчи все же имел. Развернувшись к ним спиной, я полетел по Щетинной к пустынному Телячьему Двору.
Цедя сквозь зубы проклятия, я поспешил кратчайшим путем и снова услышал таинственную поступь, вызывающую галлюцинации, и шаги ребенка вдоль по Лавандовой. Я подобрался достаточно близко, чтобы узнать в ребенке Нолли Уидла, которому я время от времени давал безобидные задания. Когда я подметил, что мы направляемся к южной границе Хэтчтауна, до меня дошло: несмотря на то что мой единственный сын, возможно, обладает оккультными силами, в которых его отцу отказано, он ни черта не смыслит в географии. Он нанял Нолли в проводники!
Я понял это до конца, только когда пара передо мной достигла небольшого, мощенного булыжником пятачка под названием Двор Белой Мыши, где эти двое и я, на безопасном расстоянии чуть позади, услышали «клик-шлеп, клик-шлеп» громилы, устало тащившегося по соседней улочке. Следующий долетевший до нас звук – звук шагов неземного создания – рассыпал в прах все мои догадки и предположения. Нолли летел, отрывисто выкрикивая направления, куда надо сворачивать. Мой сын и противник приближался, но я так и не мог понять откуда: я прятался на Щетинной. Он прошел на Шелковую, и я кинулся на параллельную ей улочку. У пересечения со Стеклянной я прижался к кирпичной стене, чуть высунулся из-за угла на освещенном фонарем перекрестке и сделал третье за сегодняшний день, самое значительное открытие.
Мужчина в темном костюме побежал вперед, затем снял туфли и припустил в сторону моего убежища. Прежде чем он добежал до того места, где уличный фонарь осветил бы его лицо, из-за другого угла перекрестка вывалился громила и, подняв над головой бейсбольную биту, пошел на него в атаку. Я незаметно выскользнул, готовый прикончить деревенского ублюдка, и – замер, совершенно сбитый с толку. Вторая фигура, в каждой детали повторяющая первую, метнулась по улице. Один был моим сыном, но который из них?
Я отступил в тень. Многообещающая музыка напоила мой слух.
Вновь прибывший оттолкнул первого и кинулся на громилу. Несомненно, это был мой сын. За пару секунд он завладел битой и обрушил ее на череп бандита.
Жадно вбирая в себя беззаботную красоту его лица, черноту его блестящих глаз, крутой изгиб его скул, я смотрел на свое порождение, медленно идущее к кругу света лампы. Жестокое убийство встревожило его не более, чем встревожило бы его отца. Блистательная чудовищность моего Противника даже меня вогнала в трепет. Я подумал, что маленький паршивец взрастил в себе эту дьявольскую самоуверенность примерно в то же время, когда я стер с лица земли, как мне было велено, последнего из Данстэнов, проживавших в Эджертоне, этих побирушек, через семейство которых я пронесся как чума.