А серая кошечка неторопливо вылизывала животик.
Черный котик с белыми лапками с позором ретировался. Кот может в два счета расправиться с мышью, но он не в силах причинить особого вреда другому коту. Будь у них когти чуточку подлиннее, кошки давно бы уже вымерли; они орут от ненависти, едва не лопаются от ненависти. Они мечтают о том, чтобы рвать, кусать, царапать, уничтожать друг друга, но это им не по силам. Потому вся их злоба, вся ненависть выплескивается в зловещие, надрывные вопли — точь-в-точь как у старых деревенских сплетниц, распускающих грязные слухи.
Черный здоровяк вернулся к серой кошечке.
— Кррр-мр-рау?
— Ммм-мяу… — ответила она без особого энтузиазма. И легонько помахала хвостом. Черный котище бочком приблизился к ней…
— Мммяя-яяуу! Ммм-яяуу! — завыл черный кот. В его голосе звучала неподдельная боль.
Зачем котам это нужно? Ведь любовь для них — это не серенады при луне и не букеты роз. Половой орган кота похож на колючий ежик трубочиста: это всего лишь хирургический инструмент, с помощью которого происходит размножение. Кот проливает свою кровь в бесчисленных драках, теряет клочья шерсти, надрывается от крика — и все ради чего? Ради того, чтобы приблизиться к камере пыток.
Какой от этого толк? На свет нарождаются новые кошки.
А кому они нужны?
— Ооооуууу! — стонал черный кот. С другой стороны улицы его слушал черно-белый кот, дрожа от зависти и негодования.
Серая кошка задумчиво созерцала фонарный столб. Все эти страдания были ей глубоко безразличны. Что ей было известно о материнстве, о женственности? Она произвела на свет полсотни котят и благополучно забыла о них. Коты… Да, коты были еще ничего, но жестянка из-под сардинок была ей гораздо больше по вкусу…
— Ба! — Проходивший мимо полицейский направил на них свой фонарик и засмеялся. — А ну кыш!
Черный кот мигом удрал; серая кошечка не двинулась с места. Полицейский пошел дальше. Тогда чернобелый котик, изящно перебирая лапками, пересек улицу.
— Мм-мяуу? — осведомился он.
Серая кошечка ответила, на этот раз более благосклонно:
— Крррр….
Черно-белый кот издал протяжный одинокий вопль, похожий на плач расстроенной скрипки.
Серая кошечка зевнула с нескрываемой скукой. Какими монотонными и однообразными казались ей эти отчаянные вопли охваченных страстью самцов! Как они все были похожи…
Старик с котомкой доплелся, шаркая ногами, до входа в лавку и принялся исследовать содержимое мусорной корзины. Черно-белый кот убежал.
— Кис-кис-кис! — позвал старик.
Серая кошка сделала вид, что не знает его, и пошла своей дорогой. На Олд-Комптон-стрит она решилась на одну из своих маленьких хитростей. Она знала, что где-то здесь, поблизости, все еще бродят люди — повелители света и тьмы, огромные великаны, властелины рыбы и огня. Она зашла в кафе, меланхолично повесила голову и робко вопросила:
— Ммм… Мяу?
Дружеская рука погладила ее… Она замурлыкала. Потом вдруг та же самая рука с неожиданной жестокостью схватила ее за шкирку, и раздался голос:
— Я тебя предупреждала! Больше предупреждать не буду! Брысь!
Описав дугу, она вылетела из дверей кафе и, целая и невредимая, приземлилась на все четыре лапы. Встряхнулась и пошла дальше, на северо-запад.
Поистине, смутить эту кошку было невозможно.
Это была настоящая бродячая городская кошка, без стыда и без совести, верткая, как угорь, упругая, как мяч, упорная и ловкая, настырная и прилипчивая, как жевательная резинка, рожденная на свалке, среди жестянок из-под лосося и разбитых бутылок. Ее происхождение покрыто мраком неизвестности, завалено отбросами из мусорных ведер со времен египетских фараонов. В течение не одной сотни лет ее предки выживали в самых невероятных условиях: не раз их сбрасывали с лестницы и вышвыривали из дверей. Она, как никто другой, выучилась науке выживания. «Выживание превыше всего» — таков был девиз всей ее жизни. Она не была агрессивной, но ни один акробат не мог сравниться с ней в умении владеть собственным телом: казалось, что каждый его мускул был предназначен для того, чтобы красться, ползти, карабкаться и удирать. Она жила исключительно для себя — типичная Кошка, Гуляющая Сама По Себе, Вечная Изгнанница, презираемая в приличных домах. Где бы она ни появилась, ее присутствие распознавалось по запаху и пропаже еды, и ее тут же выгоняли прочь с проклятиями и пинками. Некоторые сердобольные граждане брали ее в дом и нарекали разными забавными именами, но в конце концов они все равно выгоняли ее под тем или иным предлогом. Она наотрез отказывалась ходить в туалет, рассматривая ящичек с песком, куда ее тыкали носом, или как одну из милых человеческих странностей, или как наказание.
Ей нравились хозяева, которые нарочно клали ноги на стулья, чтобы ей было удобно тереть о них спинку; люди, чья мебель была из добротного красного дерева, чтобы она могла точить о нее когти. Она не имела ничего против мышей, если таковые ей попадались, но у нее и в мыслях не было на них охотиться; время от времени она лакомилась канарейками, но их перышки вызывали у нее изжогу; она любила золотых рыбок, но только в качестве легкой закуски.
Охотиться на мышей? Нет уж, спасибо, дураков нет. Кругом и так полно еды. Город кишмя кишит людьми, и все они идиоты. Несчастные безумные создания — они выбрасывают еду! Еду нужно есть — всю, без остатка! Нельзя ничего выбрасывать. Выживание превыше всего! Мир — это кусок требухи. Великий Кот, который играет с этим миром, словно с клубком шерсти, создал человека, чтобы он давал кошкам тепло, молоко, куриные косточки и зажигал на небе солнце, чтобы они могли мурлыкать, греясь в его лучах… Ты — одна из Избранных Кисок Великого Кота.
В отдалении кошечка увидела красные сполохи. Ее нос уловил запах огня. Она пошла на этот запах. В конце Праймроуз-Хилл дорога поднималась вверх, огонь горел в жаровне ночного сторожа. Кошка потянула носом и прибавила шагу. Ее ноздри учуяли острый запах, а уши услышали потрескивание жарившейся на огне селедки.
Двое мужчин сидели у огня: один крупный, другой поменьше. Тот, что поменьше, был ночным сторожем. Жаря на сковородке селедку, он расспрашивал:
— Лет-то тебе сколько?
— Двадцать семь.
— А звать тебя как?
— Адам.
— А какую работу ты ищешь?
— Любую.
— А что, ремесло-то у тебя какое? Говоришь, что ищешь любую работу, но это ничего не значит, черт побери. Вот… А раньше ты чем занимался?
— Чем придется.
— Чистенькой работой, да?
— Всякой.
— Так кто ж ты все-таки по профессии? Вот ежели меня спросят: «Какая твоя профессия?», я отвечу: «Я ночной сторож». Ну, а как тебя…
— Ну, в общем, я скульптор.