— Не смеши меня. Зачем?
— Тебе нужен настоящий…
— Ой, пожалуйста, не продолжай! — Лицо Хелен залилось краской, она устремила на Ви пылающий взгляд: — Ты думаешь, я об этом не знаю? Но это мое дело! Что я, по-твоему, должна делать? Выбежать на улицу, схватить за руку первого попавшегося мужика и потащить домой? Бегать по улицам с криком: «Мужчина! Эй, мужчина!» Конечно, мне хотелось бы, чтобы со мной рядом был мужчина, но не абы какой, разумеется. У меня высокие требования.
— Вот, — проговорила Ви с видом умудренной опытом женщины, — когда-то я тоже так рассуждала. Мне безумно нравился Клайв Брук…
— Не могу же просто взять и упасть мужчине в объятия. Мне нужно полюбить человека, привязаться к нему, а уж потом…
— Но какие у тебя шансы кого-нибудь встретить при твоем образе жизни?
Хелен пожала плечами:
— Никаких.
— Тогда почему нам не пойти сегодня вместе?
— Дорогая, ты можешь себе представить меня болтающейся по ночным клубам в поисках мужчины? Не будь…
— Я хочу сказать, что там ты сможешь узнать… жизнь.
— Ты называешь это жизнью?
— Называй это как хочешь. Я этим живу. Знаешь, Хелен, а ты все-таки дура.
— Ладно, — кивнула Хелен, — но ты еще большая дура.
— Я? Это еще почему?
— Ну… Посмотри, как ты живешь.
Слова Хелен задели Ви за живое — она открыла рот:
— Ты это о чем?
— Не спишь, питаешься кое-как, губишь свое здоровье. И ради чего?
— Кто это губит свое здоровье?
— Ты, кто же еще, и ради чего? Ради того, чтобы купить себе дешевые туфли и букетик искусственных цветов?.. Ха!
— Не гублю я свое здоровье! — вскричала Ви. — Я сильная как бык! И я имею свои несколько фунтов в неделю…
— Ну и посмотри, на что ты их тратишь! — От избытка чувств Хелен даже стукнула каблуком по полу.
— Кому какое дело, на что я их трачу? Это мои деньги. Я их зарабатываю! У меня-то, по крайней мере, есть деньги, чтобы их тратить. А у тебя? Ты целыми днями сидишь дома, ноешь, киснешь, хандришь — и это, по-твоему, полезно для здоровья? Не думаю! У тебя дома шаром покати, верно? А почему? Тебе не на что купить еду. А по ночам? Лежишь, уставясь в потолок, и гадаешь, удастся ли тебе найти работу за тридцать пять шиллингов в неделю, а чуть свет вскакиваешь с постели и бежишь за газетой. И ты задолжала домовладелице за две недели. А когда я говорю: «Пошли со мной, заработаешь пару фунтов», ты задираешь нос! Что ж, если я дура, то кто тогда ты?
Хелен молчала. Ви продолжала:
— Я это говорю, потому что желаю тебе добра. Все будут думать, что я пригласила тебя на вечеринку или что-то в этом роде. И в ночном клубе можно держать себя прилично. Посмотри на меня!
— В конце концов, если вести себя осмотрительно… — пробормотала Хелен.
— Ну да, я сорю деньгами. Согласна. Но только потому, что всегда могу заработать еще.
— Ага. Но долго ли так будет продолжаться?
— Что значит «долго ли так будет продолжаться»? С какой стати тебя это волнует? Тебе нужно есть сегодня и завтра, верно? А как долго, по-твоему, ты сможешь проработать стенографисткой? Сто лет? Тысячу?
«А ведь она права», — подумала Хелен. Нелегкие раздумья отразились на ее лице.
— Пойми, я желаю тебе только добра, — сказала Ви, — я ведь твоя подруга. У тебя симпатичное лицо и потрясная фигура. Ты запросто сможешь дурить парням голову. Тебе ведь не нужно ложиться с парнем в постель лишь потому, что ты с ним танцевала, верно?
«Тебе, может, и нужно, мне — нет», — подумала Хелен и сказала:
— Ну да, наверное…
— Ты хорошо танцуешь.
— Да, неплохо.
— Так пойдем со мной? Попробуй, и увидишь, тебе понравится. Всего на одну ночь! И потом, ты в любой момент можешь уйти.
— Но… Мне нечего надеть.
— У тебя есть платье для танцев.
— Только одно, ярко-красное.
— Ты в нем шикарно выглядишь, и потом, красный цвет сочетается с цветом самого заведения.
— Нет, пожалуй, я все-таки не пойду…
— Ну и ладно. Сиди дома и пропадай от скуки. Сегодня четверг. Вряд ли до выходных ты сможешь найти работу.
В дверь постучали, и в комнату заглянула домовладелица-шотландка с голосом, напоминавшим вой обезумевшей волынки на ветру. Она спросила Хелен:
— Ну-у?
Хелен смутилась и покраснела.
— У ва-ас опять ничего для меня нет, мисс?
— Я… Мм…
— Та-ак больше не может пра-да-алжаться.
— Да, я знаю, мне очень жаль… Завтра у меня наверняка будут деньги.
— Это то-очно?
— Мм… Да-да.
— И ка-ак я, по-вашему, должна жить, если никто не бу-удет платить за квартиру?
— Я заплачу вам завтра, миссис Энгвиш.
— Не ха-ачу быть с вами суро-овой, но, если завтра вы не запла-атите, к субботе вам придется съехать.
С этими словами она ушла. Ви, которая все это время была тише воды ниже травы, встряхнула головой и проговорила:
— Мерзкая жадная зараза.
Хелен глубоко вздохнула — словно ныряльщик, готовящийся кинуться в омут вниз головой.
— Я иду! — сказала она.
Ви ликовала. Величайшим утешением для падшего человека является осознание того, что другие увязли в том же болоте. Чем ниже опускаешься, тем сильнее желание утянуть за собой других. Так горький пьяница обожает наблюдать, как другие напиваются; проститутка мечтает о том, чтобы женщины всей земли оказались на панели. Как велико удовлетворение того, кто восклицает с нескрываемым злорадством: «Ну вот, теперь мы все в одной лодке!» С какой неподдельной радостью, с каким ликованием охваченный жалостью к себе безработный наблюдает за увеличением числа себе подобных! «Будь таким, как я, и ни на дюйм выше!» — говорит карлик. «Будь прокляты твои глаза!» — бормочет слепец. «Товарищи!..» — взывает коммунист…
— Вот и ладно, вот и ладно! — напевала Ви, пританцовывая от радости. — Держись меня: я покажу тебе что и как… Я всему тебя научу…
Что бы ни случилось с человеком, жажда власти неистребима; это чувство несокрушимо, хотя порой оно столь же нелепо и жалко, как похоть древнего старца отмеряющего слабыми шагами последние метры безжизненной тундры старости.
— Я покажу тебе, что нужно делать! — воскликнула Ви. Она была так взволнованна: ведь теперь она стала учителем, ментором, наставником. — Ну-ка, покажи свое платье.
Хелен достала из шкафа красное вечернее платье и надела его. Яркий шелк соблазнительно обтягивал ее тело, подчеркивая пышные формы. Она повернулась спиной к Ви, и в глубоком треугольном вырезе та увидела молочно-белую кожу, излучавшую в полумраке комнаты мягкий свет.