– И что ты узрел?
– Много недоброго для нас. Но самое близкое… это отряд, что движется к Киеву. Защита у них сильна, но чем дальше от Царьграда, тем труднее их накрывать щитом, зато моя мощь значимее, ибо мне помогает здешняя земля.
Владимир внимательно всмотрелся в измученное лицо:
– Разве ты не рус?
– Рус.
– Но здешняя земля помогает только славянам!
Белоян наконец-то расправил спину, сразу став выше Владимира. Голос прозвучал со смущенной гордостью, где таилось тщательно скрываемое ликование, смешанное с недоверием:
– Похоже, здешняя земля наконец-то признала нас. Сперва люди признали, теперь – земля.
Владимир отмахнулся:
– Это тебя признала. Ты с твоей-то рожей чистый славянин. И что за отряд сюда прет?
– Их смысл прост. Им велено убить тебя. Даже если погибнут сами.
Владимир присвистнул:
– Ого! А велика ли дружина?
– Две дюжины.
Владимир изумленно поглядел на волхва:
– Так чего ж тебе бояться?
Белоян озабоченно покачал головой:
– Так-то оно так, но дюжина из них – богатыри. Остальные так, слуги. А я еще не видел, чтобы кто-то собирал богатырей так много в одном месте. Ну, не считая тебя. Да и то, у тебя они сбегаются только как свиньи к корыту, а не в ратном поле.
– И все равно не понимаю, – буркнул Владимир, брови его сдвинулись на переносице. – Пусть даже богатыри… Но у Претича под Киевом три тысячи обученных воинов! Навалятся скопом, никакие богатыри не устоят.
– А при Лобне? – напомнил Белоян.
– Да то случайность, – отмахнулся Владимир, но лицо его болезненно изменилось.
По лицу пробежала тень, Белоян сам помнил этот позорный день, когда пятитысячное войско бежало перед малым отрядом никому не ведомого тогда князя тюринцев Краснокута. Слишком рано обрадовались дурни, завидя перед собой два десятка всадников. Но те непостижимо мощным броском поразили дротиками два десятка передних – ни один не промахнулся! Пока там стоял растерянный гам да крики, те метнули еще несколько раз, обученные слуги совали дротики им прямо в руки, а те всякий раз поражали воевод, бояр, самых знатных людей, что красиво ехали впереди, дабы не глотать пыль… А потом, обезглавив противника, выхватили мечи и бросились на огромное войско с лютым криком, от которого кровь стыла в жилах. Если бы встретить их достойно, не помогло бы и богатырство, а так гнали ошалелое от ужаса стадо, рубили и топтали конями, хлестали бичами. Всех не перебили лишь потому, что сами устали рубить и колоть это бегущее в слепом страхе человечье стадо.
– Случайности повторяются, – напомнил Белоян.
Претич сошел за их спинами, с кем-то переговорил, подошел медлительно и, бросив на Белояна насмешливый взгляд, наклонился к уху Владимира. Белоян видел, как суровое лицо князя стало еще злее. Раздраженно зыркнув на Белояна, словно тот уже час топчется по его ногам, бросил сухо:
– Ладно, Белоян. С чем придут, то и получат. Извини, у меня заботы посерьезней, чем твои… две дюжины.
Белоян отступил, от князя просто несет злостью, любой услышит, а волхва просто обжигает, словно окунули в озеро с ядом гадюки…
Претич напомнил негромко:
– Посол из Царьграда.
– Зови.
Претич усмехнулся:
– Обидишь.
– А, черт… Ладно, веди в тронную. Поставь пару бояр, которые еще под стол не валятся. Я сейчас буду. Нет, пары будет маловато, послы урон чести своей узрят. Налови дюжину. Воеводу Волчьего Хвоста, Казарина, Тудора… он и толстый, и важный, пару берендеев…
– Может, отложить? На завтра, на неделю, на полгодика…
– Нет, мне самому интересно, с чем они.
– А ежели на пару дней? Чтоб не подумали, что мы уж совсем оборзели без новостей. Наших послов они по две недели в Царьграде выдерживают!
– Да ладно, – отмахнулся Владимир. – Они уже знают, что я не больно чту эти детские хитрости.
В тронном зале горели все светильники, хотя в открытые окна падал яркий солнечный свет. В чаши светильников добавляли пахучие масла, по палате текли толстые струи сладковатого воздуха, аромат в самом деле напоминал тронные залы дворца ромейских императоров. У Владимира стиснулось сердце, как давно он ступал по мраморным ступеням покоев базилевсов, ноги дрогнули, но заставил себя выпрямиться.
В зал вошел со вскинутой головой, трое в одежде царьградцев поклонились, сел на трон. Двое степенных бояр уже стояли важно и величаво, хотя на всякий случай придерживались за высокую спинку трона. На Владимира с двух сторон шли такие мощные запахи царьградских вин, что ощутил, как начинает хмелеть.
– С чем пожаловали, дорогие гости?
Вперед выступил высокий величавый старик, глаза как у коршуна, борода до пояса, а голос прозвучал так мощно, что Владимир как воочию увидел его на коне в разгар боя, когда нужно выкрикивать приказы, перекрывая стоны, ругань, треск щитов и звон мечей.
– Царственные базилевсы шлют тебе, великий князь, пожелания здоровья и долгих лет. Мы привезли подарки, царственные базилевсы жалуют в своей неизреченной милости…
Владимир сдержанно усмехнулся. До чего же стыдятся базилевсы называть вещи своими именами! Не подарки это, а оговоренная дань, которой Царьград ежегодно откупается от набегов русов. Киев тоже платит дань, хоть и поменьше, северным соседям «мира для», дабы викинги не тревожили набегами. Все кому-то да платят. Только русы, которые не ведут записи, называют дуб дубом, а дань данью, в то время как ромеи панически боятся суда потомков, что вдруг да запрезирают пращуров за слабость…
– Пересчитай, – велел он воеводе, – сверь с описью и сложи… ну, знаешь куда. А вас, гости дорогие, прошу пожаловать на наш честной пир. Там, за чашей хорошего царьградского вина, так хорошо мыслится о делах государственных.
Старик развел руками:
– У нас несколько иные обычаи. Впрочем… но сперва позволь высказать несколько необычную просьбу.
Владимир насторожился, а бояре грозно засопели. Винные пары, сгущаясь, падали на пол мелкой росой.
– Говори, – пригласил он.
Посол царьградский сказал значительно:
– Мы просим твоего позволения, великий князь, равный по мощи древним воителям, поставить в твоем городе храм нашего бога.
Владимир нахмурил брови, он всегда сомневался, что в старину люди были великанами, а женщины – красавицами, но волхв толкнул его локтем:
– Дослушай сперва!
Посол стиснул челюсти, перетерпел вспышку гнева и продолжил невозмутимо, с покровительственной ноткой в голосе: