Он оглянулся, впервые увидел, как высоко взобрался. Далекий Киев как на ладони, видны княжеский и боярские терема. Крыши блестят как расплавленное золото, а нижний город с его домами кожевников, оружейников, мясников, горшечников пока еще подернут туманом, сквозь который бодро пробиваются синеватые дымки от выпечки хлеба.
Пробравшись чуть выше, вздрогнул, ноздри уловили запах. Даже тень запаха, но кожа по всему телу пошла пупырышками, а сердце, что и так колотилось часто-часто, вовсе затряслось, как сухая горошинка в стручке. Он пробирался вдоль каменной стены, где грубые трещины и расщелины в камне странно складывались то ли в черты нечеловеческого лица, то ли в звериную морду, но такого неведомого зверя, что вроде бы и не зверь вовсе…
С бешено колотящимся сердечком он пошел совсем тихо. Отовсюду за ним следили глаза неведомых существ, он чувствовал себя маленьким и жалким. Необычная тишина навалилась, как будто набросили на голову толстую медвежью шкуру. Не то что птицы, не слышно даже стрекота кузнечиков, не порхают беспечные бабочки… В каменной стене трещины все шире, каждую оплетают скрученные темные корни деревьев, дикий виноград жадно цепляется за любую опору, под ногами старые перья… А еще — размолотые огромными ступнями веточки!
Дыхание остановилось. Всего в десятке шагов впереди зияла огромная трещина, которой еще неделю назад не было. Он тогда лазил здесь, играя в печенегов и варягов, помнит.
Он сделал еще пару шагов, застыл. Огромная дыра в стене из серого гранита, перед пещерой широкая блестящая плита. Сверху медленно опустился сухой листок, на миг застыл, но легкое дуновение ветра без усилий потащило листок к краю плиты. Он пытался зацепиться, но поверхность плиты блестела как зеркало.
Карл набрал в грудь воздуха, крикнул:
— Эй, ты здесь?
Из пещеры дохнуло жаром. Карл отступил, глаза с ужасом выкатились, заморгали. Красный огонь, смутно напоминающий человеческую фигуру, но размером со вставшего на дыбы медведя, выдвинулся из пещеры. Оранжевые искорки плясали по красной стене огня, огромной и невероятно широкой. Карл, который в облаках всегда видел причудливые терема, скачущих коней, воинов и гневливых богов, сейчас рассмотрел в огне великана, у которого грудь как бочка, толстые руки, глаза горят оранжевым. Рта устрашенный Карл не рассмотрел, лицо — сплошной огонь, но два оранжевых колодца уперлись в него с такой силой, что он почувствовал, как на одежде начинают трещать волокна.
— Смертный… — прорычал огонь. — Смертный!
У Карла вспыхнули ресницы. Он отступил на шаг, рукой прикрылся от жара. Голос задрожал, едва выдавил:
— Ты явился за княжеской кровью…
Огненное чудовище пророкотало громче, жар опалил пальцы:
— Да!.. Я приду и возьму… Я сожгу!.. Я уничтожу…
Карл вскрикнул срывающимся голосом:
— Так прими эту жертву!
Он видел, как страшная огненная фигура приблизилась еще на шаг. Страшный жар выжигал глаза, волосы трещали и начали скручиваться, как при пожаре. Сквозь пелену в глазах видел, как вершина огненной стены слегка загнулась к нему, такому маленькому и отважному, а оранжевые глаза метнули две слепящие молнии.
— Ты?.. Ха-ха!.. Зачем мне крохотная козявка?.. Я сожгу весь муравейник!..
— Затем, — прокричал Карл, — что я — сын князя Владимира! Во мне его кровь!.. Во мне кровь великого Рюрика!.. Не Владимир, а я — последний, в ком кровь Рюрика!
Он выхватил из-за пазухи кинжал. Пальцы обожгло. От боли на глазах выступили слезы, что сразу же превратились в пар. Стиснув зубы, он покрепче ухватил рукоять, взглянул в страшное огненное лицо.
— Беги… — проревел бог. — Беги, козявка…
Сухой жар сжигал кожу на лице, он чувствовал, как вспухают пузыри, а одежка вот-вот вспыхнет.
— Жить не по уму, — прошептал он, — а по чести!
Огненный бог неверяще смотрел, как крохотный мальчишка без размаха ударил себя в грудь острым железом. Лезвие вошло с трудом, мальчишка побелел, детские пальчики судорожно сжались на рукояти. Губы превратились в твердую полоску, в глазах кричала боль, но лишь сильнее нажал, лезвие медленно погружалось в грудь.
Когда лезвие коснулось сердца, боль стала невыносимо острой. Он заплакал, в последнем усилии вогнал железо, разрывая плоть, глубже, пока рукоять не уперлась в грудь.
— Вот я, — сказал он. Закашлялся, кровь горячей струйкой хлынула изо рта. Он сделал шаг, ноги дрожали и пытались согнуться. — Вот я… потомок Рюрика!.. Прими жертву…
Мир качался, ноги подкашивались. В ушах стоял шум, но сквозь рев крови в черепе внезапно услышал победный рев боевых труб, что звучали сверху. Он шагнул в страшный жар, ноги подкосились, рухнул на раскаленный твердый камень. Последней гордой мыслью было, что сумел даже упасть на жертвенную плиту, сумел, смог, он герой, он умер, зато Киев будет жить…
Солнце поднялось из-за края земли, но костры по необъятному печенежскому стану еще горели. С крепостной стены они выглядели как опрокинутое на землю звездное небо. Владимир с самой высокой сторожевой башни молча прикидывал, сколько там воинов, всякий раз сбивался со счета, а потом и вовсе махнул рукой. В любом случае придется отсиживаться за стенами. Хотя первая стычка далась очень легко. Даже очень.
Внизу у ворот толпился вооруженный люд. Волчий Хвост орал, размахивал мечом, выстраивал и подравнивал. Владимир хмурился, затея еще раз попытать счастья не очень нравилась, печенегов все больше, второй раз уже так не попадутся…
Волчий Хвост проорал, выпячивая грудь:
— Запомнили, сукины дети?.. Ни шагу от стен! Кто ослушается хоть на шаг, я не только наплюю на его кости, но и дом его разорю, дабы не смел подводить боевых другов!
Врата заскрипели, масса поспешно хлынула на простор. На этот раз Волчий Хвост решил испытать в бою пеших, все молодые да зеленые, настоящего врага не нюхавшие.
Владимир видел сверху, как без нужды суетятся, перебегают с места на место, выстраиваются хоть и быстро, но с немужской поспешностью. Правда, выстроились быстро, подровняли ряды.
Печенеги, завидев противника уже по эту сторону стен, заорали и ринулись нестройной лавой. Напрасно умелые военачальники кричали и пытались наладить атаку. Киян горстка, к тому же пешие, по виду — молодые, здоровые, таких рабов можно дорого продать в земли Востока…
Волчий Хвост заорал, выпучив глаза. Разом поднялись луки, воздух задрожал, завыл, сотрясаемый множеством тяжелых стрел. У пеших луки еще длиннее, а стрелы убойнее. С земли стрелять сподручнее, туча тяжелых как дротики стрел пошла вверх по очень длинной дуге.
Печенежская лава еще не набрала скорость, как стрелы обрушились железным градом. Раненые кони ржали, поднимались на дыбки, мешая другим, падали, о них спотыкались, падали, ломая ноги и сбрасывая всадников. Стрелы все летели и летели, тяжелые и с острыми как бритва кончиками, над конской лавиной стоял неумолчный крик страха и боли. Однако лава еще неслась, хоть и сильно замедлила бег, а стрелы все били и били, бросая под ноги коней скачущих сильных молодых батыров…