Саныч жмурился от яркого, как казалось ему после полутьмы катакомб, света, но, пока их проносили через зал, сумел разглядеть огромную ржавую стрелу крана, на которой возвышалось какое-то строение в виде большого трона, а рядом виднелась фигура высокого худого человека. Как ни силился Латышев, лица разглядеть он не смог, но веяло от него такой властной агрессивностью, такой злорадной, ничем не прикрытой радостью, а еще ненавистью, что казалось, будто присутствие этого человека и окружает пленников ощутимым смрадом, мерзкими звуками и болью в каждой клеточке тела.
Трех связанных людей закинули в огромную клетку, не потрудившись даже запереть, а вокруг столпилось, как в зоопарке, местное население, чтобы посмотреть на диковинных зверей. Саныч тяжело перевернулся на бок и осмотрел своих товарищей. Оба были без сознания – счастливчики. А ему, вместо радости беспамятства, Всевышний даровал любоваться этими рожами. Хотя, признаться, посмотреть было на что. Такое разнообразие уродцев он видел только в далекой юности при посещении кунсткамеры в славном городе Питере. Только те были в банках, а эти живые скалятся своими кривыми ртами, расщепленными верхними челюстями, истекают слюнями по покрытым склокоченными волосами или язвами подбородкам. Были среди них и откровенные уродцы. Возле клетки стояла скрюченная фигура человека с двумя головами. Обе смотрели на Латышева одновременно: одна грустно и осмысленно, а вторая рассматривала его пустым взглядом идиота и постоянно облизывалась, как будто предвкушала сытный обед.
Неожиданно наступила тишина. Голоса смолкли. А дикари, окружавшие клетку со всех сторон, расступились. К пленникам подошел он… Тот, кого видел Саныч высоко на стреле крана. Высокий статный худой старик, завернутый в кожаный плащ из крыльев ящера. Он напомнил Латышеву Кощея Бессмертного из старых фильмов Роу. И даже не внешним сходством, хотя оно определенно было, а такими же высокомерными жестами, колючим взглядом. Тем как расступаются и расползаются в стороны от него уродцы. Старик осмотрел запертых в клетке и злорадно улыбнулся. После чего вскинул костлявую руку и указал на огромный бассейн в центре зала. Вокруг раздались громкие крики ликования. Все радовались, как дети приближающемуся празднику.
Глава 14
Поиск
«Еще бы побыстрее, хоть на чуток. Кто сказал, что спешка нужна только при ловле блох и еще одном ответственном мероприятии? А если каждой своей клеточкой ощущаешь, что каждая потерянная секунда… Или даже не так, каждая песчинка, упавшая в нижнюю часть песочных часов, весит пуд, нет, тонну, придавливая своим весом твоего друга. И чем быстрее ты прибежишь, тем больше шансов у тебя выдрать его из рук костлявой». Максимыч гнал отряд без передышки уже второй час. Живность шарахалась от них, как от стада бизонов во время миграции. Наверное, чувствовали, что, если не убраться с дороги, – затопчут, несмотря на клыки, шипы и когти. Волколак поглядел в недоумении на странных двуногих и только что лапой не покрутил возле головы, после чего убрался подобру-поздорову.
«Затормозили» только возле моста. Брать с наскоку это шаткое проржавевшее сооружение, продуваемое ветрами со всех сторон, было бы неразумно. Бетон плит выкрошился, оставив только прогибающуюся под ногами стальную сетку, сквозь которую было видно, как в опасной близости «расцвели» огромные бутоны удильщиков. Перила отсутствовали полностью, как будто их не было вовсе. И вдобавок ко всему где-то высоко за облаками покрикивал в поиске добычи ящер. «В общем, не мост, а орудие для изощренного самоубийства. А путь вокруг – долго… очень долго… просто неприлично и преступно. Пойти вокруг – это все равно, что лично пристрелить друзей».
– По одному – на ту сторону, я прикрываю. И вверх смотрите, да и под ноги тоже.
– А косоглазие не появится?
– Лучше у нас косоглазие, чем у живности несварение от твоей язвительности, – парировал Максимыч и указал стволом автомата на препятствие.
Сталкер пожал плечами и, осторожно переступая по тонким прутикам арматуры, довольно быстро перешел на другую сторону. Следующим перебрался Молодой. Мост угрожающе поскрипывал, собирая под собой все больше и больше красивых «цветов». К моменту, когда весь отряд уже был на той стороне и Максимыч сам ступил на переправу, событиями, что творились внизу, заинтересовался и король воздуха. Вынырнув из низких облаков, он пролетел над озером и, узрев на остатках моста одинокую фигуру, хищно разинул пасть, исторгнув из нее боевой клич. Максимыч сам неплохо мог подражать этому звуку, но то, что он услышал, было похоже на ультразвуковой удар, от которого в ушах засвистело, ноги сделались ватными, а движения замедлились.
«Не успею!» – эта мысль сидела в голове, как заноза. Он рванул через мост, балансируя на арматуре, как заправский эквилибрист, рискуя провалиться в одну из дыр и застрять в ней, что равносильно предложению себя ящеру на обед. А тот уже сделал последний разворот и, снизившись над самой водой, заходил на жертву. Уже выдвинулись лапы с острыми, как ножи, когтями.
«Все – конец!» – Максимыч стащил с плеча автомат, хотя понимал, что с такого расстояния он большого вреда этой махине нанести не сможет, а убраться с линии атаки просто не успеет.
Грохот разнокалиберного оружия был как гром – Максимыч чуть не свалился в воду от неожиданности. Но стена из свинца, посланная навстречу хищнику, в которую тот врезался на полной скорости, погасила скорость его полета. Уходя с линии огня, ящер неуклюже зацепил крылом воду и грузно рухнул в озеро под самой переправой, окатив сталкера водой с ног до головы. Клич атакующего хищника сменился душераздирающими криками погибающего в зубах голодных удильщиков.
Весь мокрый, Максимыч, шустро перебирая всеми четырьмя конечностями и громыхая болтающимся на шее автоматом, выскочил на сушу. В этой откровенно непрезентабельной позе, называемой в народе «карачки», он и пребывал последние секунды: вначале матюгаясь на себя за медлительность; на оружие – за неудобность; на дракона, который выскочил из низких облаков, как черт из табакерки; а потом, благословляя всех кого можно за чудесное спасение. Находясь в первых рядах зрелища под названием «падающий на тебя монстр», он был в полной уверенности, что вот он его конец: банальный, неожиданный и какой-то нелепый. А теперь, мокрый, но довольный, среди своих друзей он смутно осознавал, чего избежал.
– Ничего себе, сходил за хлебушком! – произнес он и сложился пополам от приступа хохота.
Эту фразу всегда выдавал Саныч, после какого-нибудь форс-мажора. Боже, как Максимыч ее ненавидел в бытность стажировки! Она казалась ему и неуместной, и просто глупой: «Какой там хлебушек в этом чокнутом мире – тут блинов из картошки не дождешься!» А больше всего раздражал смех Латышева: «Впору плакать, что он влез в такую задницу, а он ржет». Но сейчас цитата а-ля Саныч сама выскочила из него и показалась Максиму очень уместной и дико смешной.
Бойцы, округлив глаза, посмотрели на ржущего командира, вызвав у него новый приступ смеха.
Максимыч отсмеялся и, разогнувшись, поправил респиратор. Смеяться в средствах защиты дело утомительное. Хорошо еще, что не противогаз, можно хоть выступившие слезы вытереть.