Она все косилась на труп с угрожающе раскрытой пастью, хотя бы волхв отодвинулся, а то смотреть спокойно не может, ну вот такая она чуткая и чувствительная, только мужчина может вот так, убив человека или зверя, задумчиво смотреть вдаль и выглядеть почти поэтично.
Лицо его оставалось задумчивым. Она ждала похвалы, так много знать даже не по-женски, она не только красивая, но и вот какая умная, однако он проговорил в затруднении:
– Куда идут?
– Кто? – переспросила она.
– Племена, – объяснил он. – Ты сказала, они идут… В поход? Или простое переселение?
Она уставилась в его неподвижное лицо, чувствуя гнев, досаду и жалость.
– Ты что, не понял?
– Нет.
– Так говорится, – выкрикнула она. – Никуда они не идут, а стоят… ну, не стоят, а проживают на той местности. Не на местности, а на земле, почве! Каждый на своей. Так говорится!
– А почему так говорится? – спросил он, потом, подумав, отмахнулся. – Ладно, все равно не поймешь, ты же красивая. Но серьезный колдун, с которым стоит считаться, ты права, может быть только дальше, намного дальше этих жалких племен и народностей…
Все еще сердитая, она спросила невольно:
– Почему?
– Магическая вода, – напомнил он. – Где ей собраться здесь? А вот в горах…
– Тот первый, – напомнила она, – жил в долине, если ты ничего не напутал в рассказе.
Волхв отмахнулся.
– Привез в кувшинах. Потому так и берег.
– А Перевертень?
– Единственное ущелье на тысячи верст вокруг, – сказал он. – Каменное ложе, много пещер. Еще удивительно, что только в одном месте скопилась такая вода. Нет, нам придется совершить далекое путешествие…
Ей было безумно приятно услышать это сладостное «нам», но женская привычка противоречить мужчине тут же заставила сказать язвительно:
– Нам? Никуда я не поеду!
Он в свою очередь повел себя как настоящий мужчина, лишенный всяких чувств и понятия об истинной подоплеке женских слов: пожал плечами.
– Ну ладно, – сказал он с легким, совсем легким, как летящая по ветру паутинка, сожалением, – как хочешь.
Она сказала с тревогой:
– Ты что задумал?
Он зевнул, посмотрел на небо:
– Эх, поспать бы… но кто спит в такое утро? Да и время терять – потом век не расплатишься. Ладно, отдыхай, я пошел. Было приятно попутешествовать вместе.
Она остановившимися глазами смотрела, как он поднялся и пошел к коням, прямой и статный, с налитыми силой плечами и толстыми руками.
– Ты с ума сошел?.. – завопила она. – Я же пошутила!
У него не хватило соображения остановиться и подождать, а еще умный, а когда она поравнялась с ним, запыхавшаяся и злая, проронил мирно:
– Я же не понимаю шуток.
– Знаю, – отрезала она. – Но мог бы хоть притвориться!
Он пробормотал в недоумении:
– Зачем?
– Чтоб сделать приятное женщине, – почти крикнула она. – Люди всю жизнь притворяются, будто не знаешь! Если бы не притворялись, все бы друг друга поубивали! Но жить надо вместе, вот и притворяются… А ты?
Он не ответил, нагнулся и рассматривал зверя, что уполз с перебитым хребтом дальше всех и околел почти возле коней. Те сейчас храпели, нервно перебирали ногами и смотрели на людей с надеждой.
Плотный хитин покрыт множеством царапин, некоторые и глубокие, и уже почти заросли, оставив сверху длинную цепь бугорков, словно плохая хозяйка небрежно сшила два куска мешковины, так что зверь немолод, опытен, бывал в серьезных переделках. Если умеет, как жук, прорываться сквозь землю, то блестящий панцирь станет всего лишь матовым, шероховатым. В самом крайнем случае, если прорывается и через острые камни, слегка поцарапает, но эти зарубины говорят, что бывал в драках посерьезнее.
Барвинок со страхом понимала, что хотя плечи совсем узкие, но это для движения под землей, пробивая норы, а так зверь чудовищно силен, такое чувствовалось в каждом движении, а сейчас он и мертвый выглядит пугающе.
– Прости, – сказала она с раскаянием, – это я виновата!
Волхв отмахнулся.
– Пустяки. Нормально.
– Я сглупила, – сказала она.
Он поморщился.
– Стоит ли говорить очевидное? Я же говорю, все нормально.
Она спросила настороженно:
– Что нормально? Что сглупила?
– Ну да, – ответил он мирно. – А как же иначе?
– Нормально, что сглупила?
– Я же сказал.
Она зыркнула исподлобья.
– Почему?
Он сдвинул плечами.
– Ну… ты же красивая. Вот у тебя глаза… ага… и губы. И вообще… есть на что посмотреть.
Она невольно подала плечи вперед, стараясь спрятать грудь или хотя бы сделать это место незаметным. Подружки, у которых грудь росла быстрее, а у некоторых сразу наметилась не грудь, а вымя, мечта мужчин, дразнили ее с детства, а тут еще этот…
– Дурак ты, – сказала она сердито. – Ничего не понимаешь.
Он пробормотал:
– Может быть, я тоже не понимаю, а только чувствую?.. Задним умом?… Не-е-ет, все-таки предпочитаю понимать. И стремлюсь не к тому, чтобы меня всякий понимал, а к тому, чтобы нельзя было не понять.
– Ах-ах, – сказала она саркастически. – Это ты такой необыкновенный?
– Да, конечно, – ответил он, но не гордо, а со вздохом. – Но не огорчаюсь, если люди меня не понимают. Горюю, если не понимаю людей я.
Она наморщила лоб, стараясь понять, где же он ее уел, не может быть, чтобы не постарался куснуть или ущипнуть, она бы на его месте обязательно, явно где-то острая шпилька…
– Зануда ты необыкновенный, – согласилась она. – Кто будет спорить, сама тому плюну в рожу.
– Нехорошо, – обронил он.
– Что?
– Плевать в рожу, – сказал он с укором. – Это же лицо! Некрасиво. А еще женщина.
Она пробормотала раздраженно:
– Да не собираюсь я плевать! Что я, совсем?.. Так говорится.
Он скорбно вздохнул.
– Плохо говорится. Надо, надо язык менять.
Она раскрыла рот для нового ехидства, да кем он себя возомнил, но волхв замер на полушаге с поднятой в воздухе ногой, прислушался и, пригнувшись, шагнул в сторону.
Там идет невысокая гряда, похожая на окаменевший гребень огромной рассерженной ящерицы, волхв присел за ней и осторожно выглянул.