Он проворчал:
– Суть человека… А какая она? Если ребенка не воспитывать, а отнести в лес, каким вырастет?
– Погибнет, – возразила она.
Она видела, как он поморщился, будто хлебнул вместо молока простокваши.
– Ты можешь, – сказал он раздраженно, – не возражать на все просто потому, что возражать обожаешь? А если бы не погиб? Каким бы вырос?.. Точно – не человеком!
– А кем?
Он отмахнулся.
– Не знаю. Человеком делают родители. И такие же дети на улице.
– То ребенок, – возразила она и подумала, что в самом деле возражает просто автоматически, ну как можно не возразить, когда слышишь этот самодовольный занудный голос, полный грубой мужской уверенности. – А то – взрослые!..
– Воспитывать нужно всех, – обронил он задумчиво.
– Так не бывает, – сказала она.
– А жаль, – медленно сказал он, – надо бы что-то такое придумать… чтобы и взрослого… всю жизнь…
Прошли мелкий перелесок, затем и тот кончился, луна снова заливает мир серебряным неживым светом. Теперь она отчетливее видела волхва и его очень задумчивое лицо, будто вот сейчас взялся решать сложнейшую задачу, как воспитывать и взрослого, воспитывать всю жизнь, а под ногами ямы, коряги, острые сучья, все это перепрыгивает будто не он, а его тело, а он там внутри мыслит и решает какие-то сложные задачи, зануда полосатая.
– Всю жизнь? – переспросила она. – И что это будет за жизнь?
Он не ответил, прислушиваясь, лицо стало сосредоточенным. Она спросила сердито:
– Что, снова умная мысль пришла? И никак не может продолбиться в твою литую голову?
– Кричат, – ответил он. – Вон оттуда.
Она прислушалась, в тишине слышно только, как верещат ночные сверчки да в дальних деревьях испуганно вскрикнула, увидев дурной сон, мелкая пташка.
– Не слышу!
– Но крик от этого не затих, – пробормотал он. – Пойдем быстрее!
Она поневоле помчалась следом, потому что он даже не оглянулся, с ним ли она, так пронеслись через кусты, перемахнули через каменный гребень, и только теперь услышала пронзительный женский крик. А потом еще и еще. Кричали как женщины, так и орали мужчины, кто испуганно, кто в ярости.
Последние деревья расступились, впереди долина с кучкой домов, крайние объяты огнем. В багровом свете ликующего пожара мечутся угольно-черные фигурки, одни с ведрами, другие с баграми, заливают огонь и растаскивают бревна…
Олег вбежал в мечущуюся и галдящую толпу, с ходу начал распоряжаться быстро и умело. Его сразу же послушались, толпа мужиков разобрала сарай, на который перебросилось пламя, бревна залили водой и дорогу к другим домам пожару отрезали достаточно быстро.
Потушить оказалось легко, чересчур легко, как решила Барвинок, сгорел всего один дом и четыре сарая, а скарб успели вынести почти весь.
Она сразу же обошла раненых и обожженных, в ней мгновенно признали лекаря, а волхв расспрашивал мужиков, что стряслось, был ли пожар по дурости или по умыслу.
– Какая дурость, – ответил один с досадой. – Четвертый раз за месяц! Кто-то пускает красного петуха.
– Но выследить не удается, – добавил второй.
Олег бросил на Барвинок выразительный взгляд. Она нахмурилась, везде у него происки колдунов, это уж слишком, всегда где-то да находится сумасшедший или обозленный, начинает поджигать соседей, пока не отыщут и не забьют на месте, не дожидаясь прибытия властей.
Она зябко повела плечами, воздух посвежел, на востоке зловеще алеет, но уже не пожар, рассвет подступил незаметно, над головой пронеслась первая стайка громко чирикающих птиц.
Олег взял ее за локоть, глаза очень серьезные:
– Если хочешь остаться перевести дух и набить свою ненасытную утробу…
Она поинтересовалась мирно:
– Но идти надо сейчас?
– Да.
– Тогда пойдем, – сказала она. – Чего стоишь?
Снова он выглядел удивленным настолько, что едва не отпрянул, не соображая, как это она вдруг превратилась в кроткую овечку, со всем соглашается, ни с чем не спорит, а это в мужской трактовке называется «она меня понимает». Еще лучше, когда звучит: «Только она меня понимает».
– Гм, – произнес он как-то неуверенно, – ну, пойдем…
«Ничего, – подумала она мстительно, – ты еще всю меня не видел! Я тебе, гад полосатый, такое покажу, что запрыгаешь, как рыба на сковородке. Я тебе отомщу за все свои обиды, ты еще не знаешь женщин. Мы – страшные зверюки…»
Село осталось позади, Олег шагает, не оглядываясь, она хотела было спросить, почему бы не на конях, одних уже бросили на постоялом дворе, смогут бросить и следующих, если что не так, однако волхв свернул, перебрался через вздыбленный острыми камнями гребень, и Барвинок, догнав, увидела изрезанную широкими трещинами и заваленную упавшим лесом землю.
Олег оглянулся, она снова увидела в его странных глазах сочувствие.
– Видишь, на коне никак.
– Я ничего не сказала! – запротестовала она.
– Да? – переспросил он. – Значит, твоя хорошенькая мордочка говорила громко. Даже кричала. И топала лапками.
Она тут же оживилась, переспросила жадно:
– А у меня хорошенькая?
– Мордочка? Да. Как у лисички.
Она уцепилась за это лишнее уточнение, спросила снова:
– Только мордочка?
– Нет, – ответил он, – ты вся… это… ну… ага.
– А почему как у лисички?
– Хитрая, – объяснил он серьезно. – Лисичка тоже хитрая. Зайчиков дурит, волков, даже медведей…
Он умолк, она уловила недосказанное, там кроется зловещее предостережение, что лисичка всех может обмануть, кроме человека, а вот он, волхв, человек, да еще какой у-у-умный…
«Ладно-ладно, – подумала она мстительно, – я тебе покажу умного. Я тебе покажу человека, кабан несчастный. Я тебя в бараний рог скручу, гад подколодный…»
Впереди россыпь роскошных цветущих кустов, пчелы и бабочки суетливо перелетают с цветка на цветок, ветерок донес приторно-сладкий запах. Олег бросил в их сторону недобрый взгляд, поднял руку, трогая торчащий из-за спины лук, Барвинок видела, как пальцы замерли, трогая отполированное дерево, словно волхв колебался: вытащить или не стоит, наконец вздохнул, убрал руку и решительно пошел дальше.
Ветки резко распахнулись сразу в трех местах. Встревоженные пчелы взвились с сердитым жужжанием, навстречу выбежали загорелые оборванцы, все с оружием, злые и решительные.