А этот бар выглядел как место, где давным-давно забыли слово «грех». А слово «маркетинг» благоразумно изблевали из уст своих еще во младенчестве – раз и навсегда.
Здесь просто знают, что в мире есть разные люди; время от времени некоторые из них испытывают желания, в том числе, довольно неожиданные, но какое нам до этого дело? Заработать, говорите вы? На чужих желаниях можно заработать?! Ну что ж, вам видней, а мы не станем ради этого хлопотать. Мы устроились тут, как нам самим нравится, и если сегодня вечером вам тут нравится тоже – добро пожаловать. А нет, так нет, не беда, в другой раз.
Иными словами, в этом баре царила потрясающая свобода. В первую очередь от представления о том, как именно должен выглядеть бар – вообще и, в частности, бар в маленьком лесном приморском городке, примерно две недели спустя после окончания курортного сезона.
Отчасти этот бар был похож на уютную кухню, рассчитанную на большую семью, члены которой регулярно ссорятся и потом наотрез отказываются есть друг с другом за одним столом. Поэтому больших круглых столов тут поставили несколько, один накрыли новенькой льняной скатертью, еще пару – пестрой клеенкой, остальные оставили как есть, старым, отполированным сотнями локтей деревом наружу. Из того же дерева сколотили барную стойку, явно наспех, не заморачиваясь с чертежами, зато потом регулярно подпирали ее для устойчивости толстыми бревнами и тонкими суковатыми ветками, которые волокли из ближайшего леса. В результате барная стойка стала похожа на бобровую хатку, поверх которой зачем-то положили роскошную мраморную столешницу, установили на нее антикварный кассовый аппарат и – видимо, для устрашения незваных гостей – поставили самую дурацкую в мире кофеварку, капельную, с бумажными фильтрами, способную безнадежно испортить самый хороший кофе, зато обладающую удивительной способностью заполнить восхитительным ароматом помещение любого размера. Этим она сейчас и занималась, фыркая, булькая и пыхтя – создавала атмосферу. В нелегком труде кофеварке помогали пучки сосновых веток в банках на подоконниках и апельсины, небрежно разбросанные по столам – не то элемент декора, не то комплимент от заведения всем, кто закажет выпивку. А также меланхолично поющий из старых студийных колонок Джим Моррисон, пригревшийся на подоконнике серый пушистый кот и ярко-зеленое пианино, установленное не в центре зала, но и не в дальнем углу, а в полном соответствии с законами композиции, немного в стороне от входа. В самом что ни на есть «сладком пятне».
Пианино почему-то потрясло больше всего. Не то потому, что никогда не видел таких изумрудно-зеленых, не то просто соскучился по инструменту. Впрочем, одно другому не мешает.
Вдоль оклеенных старыми географическими картами стен были разбросаны оранжевые кресла-мешки. В отличие от столов и стульев эта мебель пользовалась популярностью. В одном сидел хмурый белобрысый тип и строчил что-то в блокноте, предав забвению поставленный на пол стакан. В двух других расположилась немолодая пара с бокалами для «Маргариты», а у противоположной стены возлежала похожая на галчонка девица с планшетом на коленях и кальяном в изголовье. Остается добавить, что пол был выкрашен в темно-синий цвет и разрисован звездами, и все это великолепие многократно отражалось в потолке, отделанном мозаикой из зеркальных осколков.
Пока оглядывался, тезка успел устроиться на одном из самодельных табуретов, окружавших бобровую хатку. В смысле, барную стойку. И теперь о чем-то увлеченно беседовал с обитавшим по ту сторону баррикады седым буйнобородым великаном в красной пиратской бандане с черепами и ярко-зеленой, в тон пианино футболке с изображением Дарта Вейдера, сажающего ромашки.
Обернулся, позвал:
– Пан Станислав, идите к нам, буду вас с Роном знакомить. Это обязательный ритуал. Если вы с ним друг другу не понравитесь, не беда, горе можно залить тут же, на месте. Очень удобно.
Бородач добродушно улыбнулся, больше глазами, чем ртом. И стало окончательно ясно, что его портрет следует разместить во всех толковых словарях напротив слова «харизма» – просто для наглядности.
– Это мой тезка, Рон, – сказал рыжий по-английски. – Пан Станислав, такой же чокнутый любитель пустых пляжей и холодного осеннего ветра, как я. Если бы не он, ночевал бы я сегодня в чистом поле, где он меня любезно подобрал. Или в деревенском автосервисе. Гостиницы в том селе точно нет, я на всякий случай справлялся.
Почему-то смутился. Пробормотал:
– Е85 – довольно оживленная трасса. Не я, так кто-нибудь другой обязательно вас бы подвез.
– Может быть. Но я торчал на той обочине чуть ли не целый час. Трасса, конечно, оживленная, но останавливаться почему-то никто не хотел.
– Это потому что в своей дурацкой шляпе ты похож на Одина, – объяснил бородатый Рон. – А с языческими богами связываться нет дураков.
У него было такое узнаваемое, сочное, ярко выраженное нью-йоркское произношение, словно не просто говорил, а репетировал соответствующую роль для любительского спектакля. Впрочем, настоящее кажется фальшивкой куда чаще, чем ложь, об этом нельзя забывать.
– Вам же нормально болтать по-английски? – спросил рыжий. – Если утомительно, я могу переводить.
Пожал плечами.
– По моему предыдущему опыту, я упаду под стол прежде, чем начну путаться во временах.
– Ну и отлично. Рону так проще. На литовском, русском, польском и немецком он только заказы принимать наловчился, да и то при условии, что клиент не будет тараторить.
– А как вас вообще сюда занесло?
Тут же рассердился на себя: надо же, еще даже не начал напиваться, а уже лезу к посторонним людям с расспросами. Бестактными скорее всего.
Впрочем, бородач только улыбнулся еще шире и выразительно похлопал огромной ладонью по голове Дарта Вейдера. В смысле, по своей груди. Вероятно, хотел сказать, что осел в Ниде по зову сердца, но в последний момент убоялся банальности формулировки. Поэтому говорить пришлось рыжему.
– Рон приехал сюда из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на дом Томаса Манна. Не удивляйтесь, бывает и так, он его большой поклонник, точнее, крупный знаток, диссертацию и добрую дюжину монографий когда-то написал и собирался продолжать в том же духе. Но приехал сюда, побродил пару недель в дюнах и понял, что не хочет уезжать. Потому что уже нашел свое место в этом мире. Купил дом и остался. А вскоре переоборудовал первый этаж в бар – как я понимаю, просто потому, что так и не отыскал в Ниде места, где ему самому было бы приятно пропустить стаканчик-другой перед сном. – Повернулся к бородачу: – Лет шесть ты уже тут живешь, да?
– Второго октября исполнилось семь.
– Ну конечно. Шесть – это было в прошлом году. Но всякий раз когда я к тебе захожу, мне начинает казаться, что в последний раз мы виделись вчера. А перед этим – позавчера. И так много лет, почти без единого перерыва.
– Так оно и есть, приятель, – добродушно ухмыльнулся Рон. – Здесь о тебе всегда помнят. А значит, ты никуда отсюда не уезжал. Все очень просто устроено. Ну что, «Океанский бриз» [4] ?