И достал откуда-то – на самом деле, конечно, из-под стола, но показалось, просто из воздуха высокие, идеально прямые стаканы, вроде бы, они называются «коллинзы», или как-то так; впрочем, не важно. Важно, что стаканы эти были такие же, как английский язык Рона – немного чересчур нью-йоркские, пижонские, как бы театральные, а на самом деле, конечно, просто настоящие. Обычные. Такие, какими должны быть.
– «Ocean breeze», – кивнул рыжий. – Целых два океанских бриза. Конечно. Что же еще.
Знал этот бледно-розовый, невинный с виду коктейль, знал, какой неожиданный сюрприз скрывается за его мягким, почти безалкогольным вкусом. То есть, по идее был заранее подготовлен к встрече с восхитительной теплой волной, которая зарождается в голове всякой жертвы «Океанского бриза», но поднимается при этом откуда-то снизу, не то из живота, не то вообще из-под земли и по-матерински ласково сметает барьеры здравого смысла – даже не то чтобы один за другим, а как-то все разом. Ко всеобщему удовольствию, ко всем чертям.
Знал, а все равно попался.
После первого же глотка расслабился, как удавалось всего несколько раз в жизни, только в очень теплом море, если заплыть подальше, лечь на спину и позволить воде творить все, что захочет – нежно укачивать, заливать лицо, нести обратно к берегу, или прочь от него, первые несколько минут все равно, а потом, конечно, придется собраться и возвращаться на сушу, но мало ли что потом.
После второго глотка начал улыбаться – просто так, без причины и смысла, потому что губам легче быть сложенными в улыбку, чем наоборот, а лишние усилия сейчас совершенно ни к чему.
После третьего глотка вспомнил, что приехал в Ниду надолго, и наконец-то по-настоящему обрадовался своему решению, заранее предвкушая все грядущие холодные осенние вечера.
А после четвертого глотка коктейль как-то неожиданно закончился. И конечно, пришлось заказывать второй. Глупо было бы останавливаться на достигнутом.
Протрезвел после третьего коктейля, всего на секунду – когда обнаружил себя поднимающим изумрудно-зеленую крышку пианино, внутренний голос истошно вопил: «Дурак, зачем?» – но в этот момент всемогущий «Океанский бриз» спохватился: где моя жертва? Нашел, догнал, ухватил за шиворот и уволок обратно, в клюквенно-розовую волшебную страну, где возможно все, в том числе играть – не Шопена, конечно, но, например, какой-нибудь Summertime для разогрева – вполне. А потом окончательно дать себе волю и просто импровизировать, впервые в жизни позволив левой руке откровенно рассказать о своей немощи, боли и отчаянии, а правой – не обращать никакого внимания на нытье партнерши, легкомысленно скакать по клавишам, повествуя о веселой поездке к морю, неожиданно щедром октябрьском солнце, холодной молочно-синей воде залива, серебристом песке дюн, о долгой прогулке, приведшей его сюда, в этот смешной бар с ночным звездным небесным полом и зеркальным потолком, апельсиновый рай для несбывшихся музыкантов, где они могут внезапно вообразить себя состоявшимися и играть, да так, что все присутствующие покинут насиженные места, подойдут поближе и замрут, приподнявшись на цыпочки, окружив неплотным кольцом дурацкое зеленое пианино, расстроенное, к тому же, задолго до того, как этот великовозрастный балбес Рон зачем-то решил его покрасить, но это как раз совершенно не важно, пока я играю, потому что играть я в любом случае не могу, мне, конечно же, просто мерещится спьяну, пока я сижу в удобном оранжевом кресле-мешке, прислонившись не то к одной из португальских колоний, не то к давным-давно сгинувшему с лица земли Галицко-Волынскому княжеству, спиной-то поди разбери.
Как добрался до дома, не помнил. Ну, то есть, как – помнил какую-то невозможную полную чушь. Например, что прилетел на свой балкон самым коротким путем, через лес, вынужденно поспевая за рыжим тезкой, который тащил его за собой, как воздушный шарик, на веревочке. Надо отдать ему должное, довольно аккуратно тащил, следил, чтобы не напоролся на какой-нибудь острый сук и не лопнул, не превратился в жалкую резиновую тряпочку, скорее всего оранжевую, как давешние апельсины в Роновом баре – кстати, один из них, кажется, все-таки съел. Закусывал выпивку вкусными и полезными витаминами, умница ты моя.
Ладони, во всяком случае, с утра действительно пахли апельсиновой цедрой. Голова была на удивление ясной и не болела. Зато болела рука. Левая, конечно же. И здорово, надо сказать, болела. Совсем как в те времена, когда вопреки дружному хору специалистов пытался что-то с ней сделать. И в конце концов потерпел поражение. Сдался. И правильно сделал, чего уж там. Дело было не в боли, конечно, просто понял вдруг – хоть наизнанку вывернись, хоть какого кудесника отыщи, а как раньше все равно больше не будет. В лучшем случае бледная тень былых возможностей. Ну его к черту тогда совсем.
Подумал: «Мать моя женщина, это что же получается, напился и полез к инструменту? Какой кошмар. Позорище. Хоть пакуйся и уезжай».
Умывшись, впрочем, успокоился. Кому какое дело? Ну выпил человек, ну потренькал немного на расстроенном барном пианино. Может, я в музыкальной школе всего три класса отучился, а теперь вдруг накатила ностальгия по детству, такому трогательному выступлению даже поаплодировать можно из вежливости, все-таки не «Собачий вальс» одним пальцем выстукивал, а почти по-настоящему играл. Вон некоторые граждане, назюзюкавшись, вообще под караоке прилюдно поют, и ничего. Не накладывают потом на себя руки. Хоть и следовало бы, если начистоту.
Сварил кофе в одолженной джезве, результатом остался доволен, как никогда. Легкое похмелье – лучшая приправа для кофе, заменяет соль, мускат и кардамон, а когда есть возможность добавить все сразу, итог становится потрясающим – вот как сейчас.
Вышел на балкон в надежде – не то встретить там рыжего тезку, не то, напротив, никого не застать. Сам не знал, чего хочется больше. Увидев, что соседский балкон пуст, искренне обрадовался. Но когда тот несколько минут спустя распахнул дверь и вышел, поднимая в приветственном жесте дымящуюся самокрутку, обрадовался еще больше. Вот и поди пойми – себя и вообще все.
– Ну вы даете, пан Станислав, – восхищенно сказал сосед. – Как вы вчера играли, матерь Божья! Охеренно играли вы, уж простите мою терминологию. Подходящих синонимов все равно не подберу.
Почувствовал, что краснеет. Значит все-таки играл. Ох.
Пробормотал смущенно:
– «Охеренно» – это все-таки вряд ли. «Охеренно» я когда-то играл, это правда. Очень давно. Когда у меня еще были обе руки.
– Да у вас, вроде, и сейчас все на месте, – удивленно сказал рыжий. – Не бывает таких протезов. Пока не изобрели.
Согласился:
– С житейской точки зрения, левая рука у меня, конечно, на месте. А вот с точки зрения исполнительского мастерства, ее считайте что нет. То есть, строго говоря, нет всего двух пальцев, среднего и безымянного. Но даже без одного особо не поиграешь. А уж без двух… Рад, что вам понравилось, но это, уверяю вас, благотворное воздействие «Океанского бриза». На слушателей и на меня.
– Ну, не знаю, – покачал головой рыжий. – Вообще-то я довольно придирчивый слушатель. Из тех неудачников с начальным музыкальным образованием, которые сами ни черта не умеют, зато выучились прикапываться к другим. Вернее, при всем желании просто не могут иначе, чужие ошибки стали слишком заметны, и ничего с этим не сделаешь. А вам я не комплименты из вежливости говорю. Скорее уж просто спускаю пар. Полночи заснуть не мог после того, что вы вчера вытворяли у Рона. Вы очень крутой импровизатор. И пальцы вас распрекрасно слушались, верьте мне. Я очень внимательно смотрел, пытаясь понять, что вы творите. Ни хрена, конечно, не понял, зато могу свидетельствовать: все ваши пальцы делали даже больше, чем от них обычно ждешь. В том числе, средний и безымянный на левой руке.