Ной помалкивал, осмысливая, Хам спросил с интересом:
— Что за привычки?
— Надо вспомнить, — сказал Сим, — за что Творец наслал гибель. Разве не за воровство, разобщенность, разврат и грабежи? Все это, и многое другое нехорошее, порождено одним свойством в человеке — эгоизмом. Все для себя, ничего для других. А если другие чего-то требуют и нельзя отказать, то дать как можно меньше. Или постараться обмануть, а то и убить…
Он умолк, подыскивая слова, Яфет сказал поощрительно:
— Ну-ну, давай дальше. Начинаю догадываться.
Приободренный Сим закончил:
— И вот здесь все оставшееся человечество вольно или невольно вырабатывает в себе противоположное качество!
— Что? — спросил Хам безмятежно. — Ты давай без загадок.
— Доброту, — пояснил Сим, — милосердие, самоотверженность, способность ухаживать даже за зверьми и животными. Мы ведь никогда так не трудились, верно?.. И когда выйдем из ковчега, у нас это останется.
Хам воскликнул возмущенно:
— Ну уж нет! Я нанюхался на всю жизнь, даже если проживу сто тысяч лет!
Сим сказал смущенно:
— Я неточно выразился. Мы не будем так же точно с утра до ночи… но все-таки отныне будем заботиться о животных… намного больше. И, конечно, будем заботиться о людях. Сперва хотя бы потому, что все — наше порождение, а еще потому, что без этих усилившихся качеств людям не выжить. Потому сейчас надо безропотно нести свою ношу, ибо это… правильно. Жестоко, грубо, нам это очень не нравится, но это… правильно.
Хам возмущенно сопел, Ноема подошла и молча обняла сына. Ной развел руками.
— Сын, ты сказал лучше меня. Отныне ты будешь говорить с Господом. Ты лучше понимаешь скрытый смысл его повелений.
И все-таки плаванье было настолько тяжелым, что даже Ной не раз с тоской в минуты тяжелого упадка духа думал, что лучше бы он утонул вместе со всем человечеством. Еще больше изнемогали сыновья, хотя теперь понимали, зачем все это делается, а их жены так и вовсе каждый день рыдали в голос и причитали, почему им не дали погибнуть, как погибли все люди, почему их истязают здесь, среди этого безбрежного ужаса, да еще и приходится постоянно кормить уйму зверей, убирать за ними навоз и задыхаться от вони, нечистот и ходить по испражнениям.
Ной на жалобы отвечал скорбно:
— Это плата за спасение…
— Слишком велика! — кричали ему в слезах. — Лучше умереть!
— Умереть нельзя, — повторял Ной монотонно. — Если умрем, погубим все человечество.
— Какое человечество? Оно уже погибло!
— Не погибло. Теперь все человечество — это мы.
Ноема когда утешала невесток, когда покрикивала, а иногда вообще поворачивала за плечи к себе спиной и давала пинка со словами: «Ты не лучше своего мужа, ты не лучше нас! Иди и работай».
Мутная вода, больше похожая на грязь, постепенно светлела, комья земли и растворенной смолы опускались ко дну. Однако вода, становясь чище, все равно оставалась страшной: на поверхности часто колыхались трупы чудовищных морских животных, все кверху брюхом, убитые то ли подземным жаром, когда в море снизу выбрасывалась кипящая вода, то ли падающим сверху огненным дождем из раскаленных камней и горячего пепла.
Время от времени проплывали отесанные бревна, однажды мимо пронесло целую крышу дома, несколько раз видели, как из воды показываются ножки столов и лавок.
Устрашенный Ной не раз видел гигантских морских чудовищ с косматыми седыми гривами, но почти всегда оказывалось, что это свирепый ветер так поднимает волны и взбивает на гребнях пену, однако однажды вбежал взволнованный Яфет и прокричал, что к ковчегу плывут два исполинских змея.
Ной метнулся к окну, страх парализовал тело с такой силой, что пришлось ухватиться за раму, чтобы не упасть.
Рассекая волны, в их сторону двигались два гигантских вертикальных плавника, размером с парус большого торгового корабля. Один чуть поменьше, но тоже громадный настолько, что сердце заныло в ожидании беды. Ной скорее ощутил, чем увидел, что это не плавники, а минуту спустя плавник, который побольше, начал быстро расти, вслед за ним поднималось нечто чудовищное, словно костяной холм, с которого потоками сбегают ручьи, и наконец над волнами поднялась голова размером с половину ковчега. Выпуклые глаза, каждый вдесятеро крупнее окна, из которого выглядывал устрашенный Ной, смотрели на ковчег.
За спиной прошептал в ужасе Сим:
— Смотрите, смотрите…
Вслед за головой приподнялась и шея, покрытая мелкими чешуйками размером с дверь.
— Морские змеи, — вскрикнул Яфет. — Мы пропали!
Хам охнул, ладони сжались на подоконнике с такой силой, что тот жалобно заскрипел, там треснуло.
Падающие с неба камни ударили по черепу соседнего змея, тот зашипел, и первый змей, забыв о ковчеге, приблизил голову ко второму, Ною показалось, что он успокаивает товарища… Впрочем, это наверняка самка…
Они тоже проплыли мимо, но так близко, что ковчег резко тряхнуло. Один из змеев задел, но почему-то не обратил внимания. Ной провожал его застывшим взглядом, бормотал молитву и в этот момент увидел сквозь толщу воды такое, что потом посещало в кошмарах: толстое змеиное туловище стало еще шире, а потом и вообще раздвинулось на нечто исполинское, непомерное, как остров, что никак не должно быть живым, но там в глубине вод двигалось настолько громадное туловище, что теперь голова и шея морского чудовища показались Ною крохотными.
— Это и есть левиафаны? — прошептал Сим.
— Вряд ли, — ответил Яфет.
— Почему?
— Их всего два на всем свете, — напомнил Яфет. — Оба живут на разных концах земли и никогда не встречаются. Потому что, если встретятся, своим потомством заполнят все океаны.
Остроглазый Хам замечал чаще других в небе птиц, мелких и крупных, даже драконов и вообще невиданных чудовищ, что каким-то образом уцелели и в момент раскрытия бездн земли, и под падающим с неба огненным дождем из раскаленной смолы, пепла и горячих камней.
Яфет внимательно всматривался в них, в голосе его прозвучала печаль:
— Они все сгинут.
Хам возразил:
— Уцелели же! А самое страшное позади. Огненный дождь кончился. Даже землю уже не трясет.
Яфет покачал головой.
— Их норы в пещерах затоплены. Они парят в воздухе и завидуют тем, кого кипящие воды захлестнули сразу. Опуститься им некуда… И даже добыча, что плавает в воде, им недоступна. Никакие птицы не смогут летать целый год.
Хам сказал понимающе: