Секретарь согласно кивнул.
Двум жандармам и приставу капитан сказал:
– Глаз с него не спускайте. Иначе всем нам будет на орехи. Или еще того хуже.
Пристав мрачно кивнул и ткнул Родионова кулаком в бок:
– Пшел!
Судовой кузнец сбил Родионову кандалы с ног. Савелий помылся тиноватой забортной водой, ему дали чистую рубаху и брюки, немного короткие и жмущие в поясе, – других не было. Сандалии пришлись – слава богу – впору. Затем он побрился, причем один из жандармов услужливо держал перед ним зеркало, и на него надели наручники. На палубу он вышел уже другим человеком.
– Забирайте его, – сказал капитан, обращаясь к секретарю. – Только два дня.
– Два дня, – повторил секретарь, и пятеро человек: он, два жандарма, пристав и Савелий сели в лодку. Секретарь кивнул гребцу, и тот принялся за весла.
* * *
– Так-так, – произнес Гури, оглядывая Родионова. – Это и есть тот самый знаменитый русский король медвежатников? Что-то не верится.
– Важно не первое впечатление, а конечный результат, – ответил Гури Савелий Николаевич на чистом английском. – Давайте лучше поговорим о деле.
– О деле? Хорошо. Пройдемте в другую комнату.
Гури пропустил Родионова вперед себя, услужливо раскрыл перед ним дверь и, подождав, пока он не зайдет в соседнюю комнату, захлопнул. Послышался звук запираемого замка и слова Гури:
– У вас есть час.
Савелий резко обернулся: банкира за ним не было. А затем он услышал такой родной голос:
– Савушка...
Он снова резко обернулся и увидел Лизавету. Она стояла возле окна, и солнечные лучи, казалось, просвечивали ее насквозь.
– Савушка!
Она бросилась навстречу и повисла у него на шее.
Такой родной запах!
Каждый человек, ежели принюхаться, пахнет по-особому. Лизавета пахла фиалками. Иногда – свежеразрезанными яблоками. Эти два запаха ее волос и тела всегда сводили его с ума. Вот и теперь голова его затуманилась, и он покачнулся. Но не от того, что на нем повисла Лизавета, хотя худенькой ее назвать было нельзя. А от такого знакомого запаха. И воспоминаний, с ним связанных...
* * *
Тем, кто нетерпелив и не очень опытен в любовных играх, после долгой разлуки всегда хочется наверстать упущенное. На самом же деле именно после расставания и долгого ожидания встречи не следует торопиться, иначе можно все скомкать и не ощутить вкуса. Лакомое блюдо, голоден ты или сыт, всегда надлежит вкушать неторопливо, с чувством, толком и расстановкой. И вино любви также следует пить небольшими глотками, наслаждаясь вкусом и букетом, а не опрокидывать бутыль зараз в горло. Иначе пропустишь самое главное...
Савелий с Лизаветой не торопились. Прошла целая вечность, покуда они не стали сочетать поцелуи с прикосновениями. Они были нежны и ласковы, и когда Савелий и Лизавета касались друг друга, по телу их пробегала сладкая дрожь.
Теперь между ним и Елизаветой была одежда.
Савелий легонько начал освобождать женщину от одеяний, и когда она стала помогать ему, мир под ногами зашатался, как палуба парохода «Нижний Новгород» в момент его входа из Красного моря в воды открытого Индийского океана. Вообще, когда женщина помогает мужчине снимать с себя платье и нижнее белье, бьет в голову почище полуштофа очищенной. А уж когда она переступает через упавшие на пол панталоны, освобождая тем самым свои ножки для дальнейших действий, которых так страстно желает мужчина, тут вообще можно лишиться рассудка.
Освободившись от платья, Савелий стал стягивать с Елизаветы рубашку. Она опять терпеливо помогала ему, и когда пеньюар был отброшен на пол, показались два белых полушария с темными вишенками сосков, покачивающиеся при всяком ее движении. Это вызвало в нем такой прилив желания, что он готов был броситься на тело Елизаветы и если не испить его, то уж точно съесть до последней косточки. Не следовало уподобляться мальцу, впервые увидевшему обнаженное женское тело. Торопиться не надо, как говаривал фельдмаршал Кутузов, готовясь к битве при Бородино. Впереди их ждало настоящее сражение…
…Им понадобилось еще четверть часа, чтобы прийти в себя. А потом Лиза сказала:
– У нас есть возможность уйти. Сейчас. Решайся.
– Нет, надо сделать дело для этого банкира. Потом – уйдем.
– Потом тебя отправят обратно на пароход, – возразила Савелию Елизавета.
– Не волнуйся, я все продумал.
– Я все равно волнуюсь.
– Ты любишь меня?
Она удивленно подняла брови:
– Конечно. Как же может быть иначе. Ты даже не представляешь, как я по тебе соскучилась.
– Ну вот, – он улыбнулся. – Женщинам за мужчин волноваться положено. Особенно, если они их любят...
В дверь робко постучали.
– Это, наверное, Мамай, – сказала Лизавета.
– Впусти, – произнес Савелий, – у нас осталось еще около двадцати минут.
Мамай был вне себя от радости. Родионов его обнял, и старый товарищ Савелия, служивший еще Парамону и бывший Савелию вроде дядьки и телохранителя, прослезился.
– Хузяин, – повторял он. – Хузяин...
Из узких глаз хладнокровного убийцы скатились на рябую щеку две крупных слезы. Это растрогало Савелия Николаевича больше, нежели бы слезы старушки или плачущего ребенка. Он похлопал Мамая по плечу и хрипловато сказал:
– Ладно, Мамай. Давай к делу...
За Савелием Родионовым постоянно следовали два жандарма, переодетые по настоянию Гури в шорты и летние рубашки, чтобы не мозолить аборигенам глаза. Впрочем, те, привыкшие к арабам, неграм, туркам, англичанам, испанцам, португальцам, французам и прочим иноземным племенам, населявшим земной шарик, были не любопытны и нос в чужие дела не совали.
Помимо жандармов и пристава, не пожелавшего переодеться и парившегося в своей синей жандармской форме и сапогах, за Родионовым присматривали четыре молчаливых индуса с огромными тесаками на боку. Смотрелись они забавно: цветастые шальвары, тюрбаны, шюзы с загнутыми носами – и вдруг снур, оканчивающийся каким-то средневековым тесаком, похожим на нож по разделке туш. Таким запросто можно было отрубить голову или рассечь человека надвое от маковки на затылке и до мошонки.
Немного в сторонке ото всей этой кодлы следовал Мамай. Тесака при нем не было, зато имелся старый и проверенный не раз в деле финский нож, подаренный Занозой. Заноза был подельником Савелия и Мамая в нескольких делах, но основная его деятельность была оберегать Парамона и Лизавету, когда Савелий был «в отъезде». Худой и длинный, как жердь, к тому же невероятно набожный, Заноза на первый взгляд не представлял никакой опасности. Но это впечатление было обманчивым: свет еще не видывал такого ловкача и умельца, каковым был Заноза. Этим он и пользовался. И был у фартовых в особом почете.