– Вот сука, – вырвалось у Острожского.
– Кто? – не понял пристав.
– Да Кочемасова эта…
– Полностью с вами согласен, – сказал пристав и добавил: – Сучка она и есть…
– Хорошо, продолжайте.
– Продолжаю… – Мазин сморщил лоб и стал говорить дальше: – Так вот: еще мною была опрошена владелица дома, Генриетта Карловна Шлиц, старушенция девяноста двух лет от роду, но в твердой еще памяти и весьма ясном уме. Она показала, что часто страдает бессонницей, а посему в ту памятную ночь, когда был убит потомственный почетный гражданин Кочемасов, она видела, как Филимонов выходил с ружьем из дома. Когда он вернулся, она не заметила, потому как задремала, но уверена, что Кочемасова убил Филимонов. Поскольку, как она выразилась, – Мазин снова открыл памятную книжку, – «у Филимонова с Кочемасовой была большая страсть, и Кочемасов мешал им обоим…» – Мазин закрыл памятную книжку. – После получения сих сведений был произведен обыск в квартире Филимонова, где в присутствии понятых были обнаружены ружье и пыжи из полсти, идентичные найденным мною пыжам на месте преступления. Так же была обнаружена медная картечь, изготовленная из того же куска материала, из какового была изготовлена картечь, извлеченная из тела покойного Кочемасова. После чего Филимонов был арестован и препровожден в арестантский дом.
– Что ж, поздравляю вас, – выдавил из себя улыбку Острожский. – Дело раскрыто вами в самые кратчайшие сроки. И я непременно доложу об этом господину губернатору.
– Благодарствуйте, Яков Викентьевич, – расплылся в улыбке Мазин. – Рад стараться!
Когда пристав ушел, Острожский впал в уныние. Надежды, что «Дело об убиении потомственного почетного гражданина Гурия Борисовича Кочемасова» станет громким и принесет ему долгожданные выгоды, не оправдались.
Яков Викентьевич посмотрел на напольные часы, которые показывали четверть десятого утра.
И где носит этого Розенштейна?
* * *
В описываемое время Николай Людвигович находился в приемном покое земской больницы и беседовал с врачом Соломатиным. Врач осторожничал, ссылался на врачебную тайну, но все же был вынужден отвечать на вопросы помощника казанского полицеймейстера. Все-таки – власть!
– Выходит, этот Сидоркин у вас не впервые? – допытывался Николай Людвигович.
– Нет, это уже третий раз.
– И все с одним диагнозом?
– Да.
– Алкоголизм. – Вопрос больше походил на утверждение.
Соломатин ответил не сразу:
– Да.
– И вы таких лечите?
– Вынуждены лечить, – вздохнул врач. – Алкоголизм – тоже болезнь.
– Болезнь? – удивленно поднял брови Николай Людвигович.
– Да, болезнь, – с некоторой долей вызова ответил врач.
– А я думал – блажь…
– Болезнь.
– Хорошо, болезнь, – вынужденно согласился Розенштейн. – А могу я побеседовать с этим «больным»?
– Его состояние не предполагает бесед, – не очень уверенно ответил Соломатин.
– И все же?
– Он и правда плох, – сказал врач.
– Что, при смерти?
– Очень близко, рядом, – посмотрел врач на помощника полицеймейстера.
– Только пару вопросов? – требовательно ответил на взгляд Соломатина Розенштейн.
Ну, ничего святого! Не зря про полициантов говорят, что они народ черствый. Человек умирает, а этот – всего пару вопросов. И ведь хоть кол у него на голове теши…
– Две минуты, – не сразу произнес врач сухим тоном.
– Две минуты, – заверил его полициант.
Сидоркин был в палате один. Оно и правильно. Не дело отдающему богу душу лежать вместе с другими больными и отравлять им жизнь своими стенаниями и конвульсиями. Помирать – дело интимное…
– Здравствуйте.
Николай Людвигович присел на стул, что стоял рядом с койкой.
Сидоркин перевел на него унылый взгляд (до этого он лежал, уставившись в потолок).
– Меня зовут Розенштейн, – представился полициант. – Я помощник полицеймейстера.
– А мне до фонаря, как тебя кличут, – едва слышно произнес Сидоркин.
– Понимаю, – сказал помощник полицеймейстера. – Тогда, коли вам на все наплевать, ответьте: – Вы знаете Всеволода Аркадьевича Долгорукова?
Сидоркин молчал.
– А Самсона Африкановича Неофитова?
Сидоркин молча смотрел на полицианта.
– А Леонида Ивановича Конюхова? Он, как и вы, играл роль студента, которому повезло выиграть в лотерею.
– Я не играл роль недостаточного студента, – почти прошептал Сидоркин. – Я был им.
– Мне сие известно, – в ответ на это произнес Розенштейн. – В отличие от Конюхова вы действительно были студентом ветеринарного института. И когда я говорю «играли роль», то имею в виду ваши выигрыши. Вы играли роль студента, выигравшего приличную сумму в «благотворительную» лотерею, устроенную мошенниками и аферистами Долгоруковым и Неофитовым. Кстати, какую часть выигрыша они оставляли вам?
– Двадцать пять процентов от суммы выигрыша, – уже шепотом ответил Сидоркин.
– То есть четвертную от сотни, – скорее для себя, чем для собеседника, произнес Николай Людвигович. – Весьма неплохо. А самих устроителей лотереи, Долгорукова и Неофитова, вы, стало быть, не знаете?
Сидоркин отрицательно шевельнул головой.
– Ясно, – заключил Розенштейн. – Вся информация, равно как и деньги, шли через Ленчика. То бишь Леонида Ивановича Конюхова, я так понимаю?
Вошел врач Соломатин:
– Ваше время истекло.
– Сейчас, – обернулся к нему на мгновение помощник полицеймейстера и снова повернулся к Сидоркину: – Так?
– Так, – одними губами ответил умирающий алкоголик.
– Я прошу вас выйти, – уже весьма настойчиво попросил врач.
– Хорошо, – ответил Розенштейн и поднялся со стула. Неплохо бы, конечно, было снять письменные показания с этого Сидоркина, но, верно, этого уже не получится никогда. Алкоголик действительно плох. А все водочка, господа, водочка…
– Благодарю за помощь, – неизвестно кому сказал Розенштейн, то ли врачу, то ли его пациенту, то ли им обоим. И вышел из палаты.
Он шел больничным коридором и очень спешил. Потому как его ждал на доклад исполняющий должность полицеймейстера коллежский советник Яков Викентьевич Острожский.
* * *
Этот господин вошел к Острожскому без стука. Вот так, взял и открыл дверь кабинета исполняющего должность казанского полицеймейстера, как будто это была дверь ватер-клозета, а не начальника губернской полиции.