Начальник управления инженерной защиты города Илья Гумарович Ваксенов в разговоре с нами сказал:
– Несколько лет назад нашим Совмином было принято постановление по оздоровлению озерной системы Кабан. Порою действовать приходилось довольно строго. Я бы даже сказал, жестко. С руководителей предприятий, привыкших безнаказанно сбрасывать свои отходы в озеро Кабан, спрашивали по самому большому счету. И нам, надо сказать, удалось значительно оздоровить экологическую ситуацию, сложившуюся на нашем озере. Мы постоянно перекачиваем в озера Нижний, Средний и Дальний Кабан тысячи и тысячи кубометров воды. Десятки тысяч, я бы сказал. Год назад мы выпустили в эти озера триста тысяч мальков карпа. В этом году мы выпустили пятьсот. Одним словом, мы довольно круто взялись за нашу родную экологию. Я бы сказал, основательно. И на сегодняшний день имеются уже первые хорошие результаты: вода стала чище, и на озере опять можно увидеть рыбаков. Самое тяжелое уже позади. Но хочу вас заверить, – сделался очень серьезным Илья Гумарович, – мы не собираемся останавливаться на достигнутом. Забота о здоровой экологической обстановке должна и будет у нас неизменной и постоянной!
Однако вернемся к экспедиции. Сегодня она закончилась, и мы уезжаем домой. С тем, чтобы вернуться. Вернуться с профессиональными водолазами, компрессорами, помпами, бурами, лебедками с крепкими тросами и фонарями, которые все же будут светить под водой. Будем искать это золото. И не сомневайтесь – найдем.
А. Бодианский
(наш спец. корр.)
Далее красным карандашом была сделана приписка рукой Игоря.
Вскоре произошел развал Советского Союза и стало не до озера Дальний Кабан в далекой провинциальной Казани.
И слава богу…
Когда лодка с рыбаком и белобрысым спасателем причалила к берегу, немолодой человек в шляпе и коричневых полуботинках с дырочками, что сверлил до того взглядом спину Степана, спустился с моста и пошел в сторону сельца Бутырки, уже довольно давно входившего в городскую черту.
От прежних времен здесь осталось здание церквушки, из которого районное начальство сотворило бакалейный магазин, заведующим которым и был человек в шляпе и светло-серых штиблетах с дырочками.
Вечер уже полностью вступил в свои права: солнце закатилось за лесопосадки, закат отгорел последними красными всполохами, и зачвыркали в своих потаенных местах местные назойливые сверчки.
Человек, который по документам значился, как Филипчук Василий Степанович, пятидесяти четырех лет от роду, украинец, прошел Бутырской улицей в самый ее конец, откинул с тыльной стороны калиточки крашенного в зеленый цвет палисадника железный крючочек и вошел во двор небольшого одноэтажного домика с цветастыми занавесками на окнах. Пройдя по-хозяйски часть двора перед домом, Василий Степанович открыл ключом входную дверь и вошел в сени. Неторопливо разувшись, сунул ноги в мягкие тапки без задника и прошел в комнату, пол которой был устлан ковровой дорожкой; после чего снял шляпу, аккуратно повесил пиджак на вешалку и в глубокой задумчивости плюхнулся на диван.
По всему было видно, что он пришел к себе домой. И действительно: с тех пор, как Нюта умерла от «испанки», которую она подхватила во время страшной голодухи двадцать первого года, эта усадебка с домом и яблоневым садом принадлежала ему. Да он и сам едва не окочурился во время того ужасного голода, который выкосил треть населения Казани и едва ли не половину всей бывшей губернии. К тому времени он уже был Василием Степановичем Филипчуком, законным мужем Анны Анастасьевны Филипчук, принявшим, когда они расписывались, фамилию жены.
За три года до этого, в восемнадцатом, когда Нюта притащила его, истекающего кровью, к себе в дом, его звали иначе. В воровском мире двадцатитрехлетний немногословный парень, с которым ссориться даже по мелочам было себе дороже, носил уважительное погоняло – Яким, которое, впрочем, было и настоящим его именем. Больше о нем никто ничего не знал. Кроме Мамая, разумеется. Но этот крупнейший воровской авторитет, помогальник самого медвежатника всея Руси Савелия Родионова, был давно мертв; архивы московской уголовки сгорели еще в феврале семнадцатого, так что на всем белом свете не кто не мог знать, что Василий Филипчук, заведующий бакалейным магазином вот уже двенадцать лет, есть никто иной, как бывший боевик Мамая Яким.
Лучший его боевик…
* * *
Яким был из безродных, обыкновенный подкидыш.
Точнее, мать у него была проститутка с Хитровки, а вот отцом мог быть кто угодно, начиная хоть с тринадцатилетнего карманника Севки (приступившего блудить по мамзелькам с двенадцати лет) и заканчивая старым облезлым князем Волок-Бобруйским, любившим таскаться по всякого рода притонам и отдававшим предпочтение именно грязным шлюхам, с которыми он, садист и извращенец (в полном смысле этого слова), мог вытворять все, что ему заблагорассудится.
Родив мальчика, мать завернула его в тряпье и, положив на дно корзинки, устланной гниющей соломой, снесла в одну из сентябрьских ночей орущую ношу под дверь безымянного детского приюта близ Хитрова рынка, да и оставила на ступенях крыльца, стукнув на прощание чугунной скобой в дверь. Ретировавшись, она сожалела лишь об одном: что не успела опохмелиться. Однако кара господня не замедлила наступить. Не далее, как через неделю, проститутку зарезал по пьянке один залетный в хитровские трущобы жиган, не поделивший с ней поллитровку водки.
На судебном следствии в Окружном суде города Москвы он оправдывался тем, что зарезанная им проститутка мало того, что спросила за удовольствие на семь копеек больше сверх обычных трех гривен, так еще и выпила на целых два стопаря померанцевой больше, чем он.
После на теле проститутки судебные медики насчитали двадцать шесть колото-резаных ранений, три из которых были смертельными. Ухарь-жиган отправился на бессрочную каторгу, а проститутку схоронили за счет средств городской Думы, поставив на ее могиле наспех сколоченный березовый крест, который она не заслуживала даже после такой ужасной кончины.
Что касается подброшенного ею мальчишки, то он провалялся в корзине до утра, так как ночного стука скобы никто не расслышал. А утром подошедший молочник заметил посиневшего от холода подкидыша.
Мальчику тотчас определили мамку-няньку и, накормив, нарекли в честь святого Иоакима богоотца – Якимом, чей день в месяцеслове приходился как раз на 9 сентября, записав оное событие в метрическую книгу.
А далее все шло по установленному жизнью и стезей порядку: детство, отрочество, юность.
Жизнь в приюте была сходна с казарменной: в одно время для всех подъем, потом приведение себя в порядок, завтрак, классы, молитва, обед, снова занятия, прогулка в приютском саду, ужин, немного личного времени, а там и отбой. Распорядок, дисциплина и одинаковое для всех серенькое платье накладывали отпечаток на характеры воспитанников приюта: большинство из них делалось на всю жизнь послушными и больше всего желающими, чтобы сегодняшний день был похож на вчерашний, а завтрашний на сегодняшний, и только единицы жаждали поскорее вырваться из этого серого мира и считали дни, когда это случится.