Сейчас у Минибабаева появилась настоящая версия. Четкая и предельно ясная. Конечно же, это было не случайное убийство. И не за косой взгляд или грубое слово. А за золото, которое Востриков, ища труп утонувшего футболиста, скорее всего, обнаружил и поднял со дна озера. Возможно, он даже знал, где искать, для чего и заказал своему приятелю эти «кошки».
А потом кто-то узнал, что рыбак нашел в озере золото. Возможно, даже видел это. И убил. Может, это был Шустрый. А может, кто другой. Убийца забрал найденное Востриковым золото и был таков.
Теперь версию надлежало разрабатывать по двум направлениям:
1. Убийца Леха Бабаев, по кличке Шустрый.
2. Убийца некто неизвестный, из местных, видевший, что Востриков нашел золото, и убивший его за это.
Шустрого угро искал добросовестно, и его арест был только делом времени. Банду Кормакова уже не единожды обкладывали, но им всякий раз удавалось уходить, оставляя за собой гору трупов. Придет время, и их обложат так, что уйти не удастся. А вот если Степана Вострикова замочил кто-то из местных, то искать его или их только ему, Минибабаеву. И делать это надо незамедлительно, то есть прямо сейчас.
* * *
– Ну, и куда мы едем? Время девятый час.
Они только что приехали на автобусе в центр города, на Кольцо, и теперь ехали по улице Пушкина на раздолбанном дребезжащем трамвае с раскрытыми настежь окнами, поднимаясь на Воскресенский холм, зовущийся ныне Кремлевским. Не было теперь и улицы Воскресенской. Она именовалась ныне улицей Чернышевского, а на месте Воскресенского собора возводилось какое-то не менее монументальное, чем собор, здание.
Они вышли на площади Свободы, бывшей Театральной. Тридцать с лишним лет назад, когда она собиралась взять здесь извозчика, какой-то разбитной мальчишка-беспризорник, заливисто свистнув, пропел ей вслед:
Эй, дамочка, куда торопишься?
В Губчека попадешь – не воротишься…
Накаркал, стервец! В Губчека она попала. Но воротилась. Ее спасла женщина, которую звали, как и ее, – Лизавета…
Лизу взяли прямо в их с Савелием нумере, когда она, проводив его на дело, вернулась в гостиницу. Легавые устроили в нумере засаду, а брал ее сам начальник судебно-уголовной милиции Савинский, бывший главный сыскарь города, переметнувшийся к красным.
Его интересовал Савелий. Где он сейчас, чем занят.
Разве она могла сказать, что сейчас, именно в сей момент, он потрошит хранилище Государственного банка на предмет безвозмездного заимствования части золотого запаса России?
Она и не сказала.
Ах, вас интересует, зачем она приехала в Казань?
Ну, это как раз очень просто: осмотреть достопримечательности славного города, известного своей архитектурой. В частности, прекрасный Петропавловский собор, который, как она считает, является лучшим образчиком архитектурного стиля, именуемого московским барокко.
Ее привезли в Главное милицейское управление, где сам Савинский продолжил допрос.
Она ничего не сказала.
А потом ее забрали в чрезвычайку…
– Так куда мы направляемся? – повторил свой вопрос Савелий Николаевич, когда они под ручку – он ведомый, она ведущая – стали спускаться с Воскресенского, то есть Кремлевского холма к реке Казанке.
– На улицу Подлужную, – ответила Елизавета Петровна.
Родионов понял. Она хочет повидаться со своей спасительницей, не будь которой, он бы не шел сейчас руку об руку с Лизой. Потому что ее давно не было бы в живых…
* * *
По приказанию Лациса, председателя Казанской губчека, ее без всякого допроса отправили в арестантскую, находившуюся в подвале дома, где помещалась чрезвычайная комиссия.
В подвале было яблоку негде упасть. И тут она услышала женский голос:
– Ну, садись, чего стоишь. Занимай вот место генерала.
Лизавета, осторожно обходя сидящих и лежащих, опустилась на небольшой пятачок пола около холодной каменной стены недалеко от говорившей женщины. Освободившийся пятачок был местом генерала Маркова, которого только что повели на расстрел.
Женщину, что предложила ей место, звали так же, как и ее – Лиза. Она была примерно ее возраста, может, чуть старше. А людей то выводили, то приводили новых, и со двора, где находились конюшни, то и дело раздавались ружейные и пистолетные выстрелы.
– Что, страшно? – спросила тезка.
Да, ей было страшно. Еще страшнее стало утром, когда ее вызвали на допрос…
– Ты думаешь, она жива? – спросил Родионов, прижимая руку Елизаветы к себе, когда спуск с горы был уж очень крут.
– Не знаю, – ответила Елизавета. – Но я твердо знаю одно: я осталась в живых только благодаря ей. А быть в Казани и не проведать ее, я считаю недопустимым.
– Как скажешь, – произнес Савелий Николаевич и снова прижал ее руку к себе, на сей раз еще покрепче, хотя они уже спустились к изножию холма, и придерживать Елизавету Петровну уже не было необходимости. – Как скажешь, – повторил он и добавил: – Дорогая…
Лизу привели в комнату, где был только стол и один стул, на котором сидел и курил папиросу желчный худой оперуполномоченный. Когда она вошла, оперуполномоченный выпустил колечко дыма и, пристально рассматривая ее, произнес:
– Я старший следователь Губернской Чрезвычайной Комиссии Херувимов. А вы, Елизавета Петровна Родионова, жена небезызвестного вора-медвежатника, примкнувшего к контрреволюционному заговору. К какой белогвардейской организации вы принадлежите?
– Ни к какой, – ответила Лизавета. – Вы что-то путаете, товарищ следователь.
Она с трудом узнала его. Херувимов… И этот перекрасился! Старший следователь Губчека… Вот, мерзавец!
Ну, конечно же, это он, бывший московский пристав, встречавший их на Казанском вокзале в девятьсот девятом после дела с короной императрицы Екатерины Великой.
Как он хотел ее найти!
Он перерыл тогда весь их багаж, и нужно было видеть его вытянувшееся лицо, когда он не отыскал короны. Но и тогда его лицо было все же лучше сегодняшней восковой пожелтелой и безжизненной маски. Живыми остались только глаза, и они горели пламенем мести…
– Я тебе не товарищ, – прошипел ей в лицо Херувимов. – Тебе генерал Попов товарищ, правда, он уже кормит могильных червей. Ты тоже этого хочешь?
– Нет, – честно ответила Лиза и снова поразилась столь разительным переменам, произошедшим с Херувимовым. Тогда, на Казанском вокзале, это был упитанный, довольный жизнью человек, а теперь…
– Я вижу, вы меня узнали, – уже спокойнее произнес бывший надворный советник и криво усмехнулся. – Я вас тоже сразу узнал. Мы ведь встречались с вами девять лет назад, не правда ли?
– Простите, това… гражданин следователь, что-то не припомню, – медленно, словно безуспешно копаясь в памяти, произнесла Лизавета.