Рус крикнул зло:
– Слушай меня, враг!.. Ты не был лазутчиком, значит, мы не в силах тебя сейчас убить, как бы этого ни хотелось. Но сегодня будет бой, и я очень надеюсь, что встречу тебя. И разрублю тебя с наслаждением до пояса, дабы небо увидело твои поганые внутренности!
Он повернул коня. Нахим с замершим дыханием смотрел на лоснящийся круп жеребца, который тоже, казалось, выражал презрение ненавистному иудею. Но круп этот начал удаляться, другие скифы тоже повернули коней и поехали дальше вдоль берега, и Нахим все никак не мог поверить, что его, злейшего врага, все же не убили! Он был в их руках, но его не убили.
Лишь один скиф, совсем ребенок, задержал коня. Его синие глаза придирчиво и с жадным любопытством обшаривали уток. Он кивнул Исхаку, спросил высоким детским голосом:
– Тебя как зовут?
Исхак с трудом понял, торопливо сглотнул слезы:
– Исхак, сын Нахима…
– Хорошо уток бьешь, Исхак, сын Нахима!
Он поднял коня на дыбы, красуясь могучим животным, конь яростно завизжал и страшно замолотил по воздуху копытами, где блестели железные подковы, так на двух задних мальчишка и развернул его, а когда конь опустился на все четыре, то сорвался с места как выброшенный из пращи булыжник.
Дети со всех сторон хватались за одежду Нахима. Голоса их были тоненькие, как у лесных птичек.
– Папа!.. Папа, что это было?
– Папа, ты был у чужих?
– Папа, нас отпустили?
Он обнял их всех, потом, чувствуя, что ноги не держат, опустился на землю. Дети сгрудились вокруг, подошли и Зяма с Гершелем, смотрели серьезно и печально.
Нахим прошептал:
– Я сам еще не понимаю, что произошло… У них какие-то правила войны, отличные от наших… Но сейчас быстро берите уток, возвращаемся!
Гершель оглянулся на камыши, где призывно крякали утки, ради них и остались, самое время продолжить избиение уток-акумов, но посмотрел на избитого Нахима, заторопился:
– Мы быстро! Может быть, послать Зяму в град за конем?
– Я смогу идти, – прошептал Нахим. Он ощутил, что горло еще перехвачено, он может только шептать, хотя волосяную петлю скифы забрали с собой. – Дети мои…
Со стороны леса несся конь, закидывая в сторону ноги. Голова всадника была едва видна из-за трепещущей гривы, Рус узнал Буську. По телу прошла дрожь, внутри дрогнула туго натянутая жилка, со звоном оборвалась.
Буська остановил коня так резко, что тот пропахал четыре глубокие борозды, сел на круп. Тонкий голос резанул по ушам:
– Княже!
– Что стряслось? – рявкнул Рус. – Что с… Ис?
Сам ощутил нелепость вопроса, ибо в первую очередь беспокоится всегда за нее, хотя и так упрятал в середину стана и приставил к ней двух дюжих парней, чтобы берегли пуще зеницы ока.
– Баюн! – вскричал Буська отчаянно. Слезы брызнули из чистых детских глаз. – Баюн!
– Что с ним?
Буська всхлипнул, две крупные слезинки выкатились, поползли по щекам. Заблестели мокрые дорожки, а капли повисли на подбородке.
– Убит!
– Баюн? – переспросил Рус, не веря.
– Да, погиб.
– Совсем? – переспросил Рус. Озлился на себя, вопрос глуп, зарычал: – Кто его убил? С кем-то подрался по пьянке?
Буська опасливо подал коня в сторону. Лицо князя было перекошено от ярости.
– Иудеи, – крикнул Буська, конь под ним пошел боком, косясь на злого человека. – Того, который завалил Баюна, схватили! Хотят забить…
Рус взмахом призвал дружинника с конем. Седло протестующе скрипнуло, конь даже присел, Рус всегда запрыгивал с разгона, приподнялся на стременах, со стороны леса виднелись всадники. Кони под ними плясали, а в середке виднелись люди.
Кони сорвались в галоп. Встречный ветер стал таким плотным, что срывал безрукавку, выдавливал глаза. Буська быстро отстал, а Рус подскакал к всадникам, сам вне себя от горя и ярости. Сам не понял, почему гибель Баюна привела в такое бешенство, раньше Баюна недолюбливал.
Сова был уже здесь, его слушали хмуро, но почтительно. В кругу лежали в лужах крови двое иудеев, а третьего толкнули навстречу подъехавшему князю. Иудей, со связанными за спиной руками, избитый, повалился лицом в пыль, но с двух сторон кольнули копьями, и он с трудом поднялся на ноги. Здесь же был и Корнило, Рус видел, как он зло ткнул поверженного носком сапога.
Сова оглянулся на подскакавших всадников, махнул рукой, отвернулся. Двое уже подняли залитого кровью Баюна, из него хлестало как из пробитого стрелами бурдюка с красным вином, угрюмо прилаживали поперек седла его верного коня. Сова указал на распростертого на земле:
– Этот сумел.
Голос его был полон отвращения.
Рус рассматривал захваченного с изумлением и гневом. Иудей был на полголовы ниже самого низкорослого из русов, узок в плечах, грудь плоская как доска, а руки хоть и длинные, но тонкие, перевитые сухожилиями, но не мускулами. Он не выглядел воином, а в лице не было привычной бойцам гордости, надменности или вызова.
– Этот? – спросил Рус.
– Он самый, – подтвердил Сова несчастливо.
Рус вскрикнул гневно:
– Не может быть… Это человек, который убил Баюна?
– Он, княже, – ответил Сова.
– Ударил в спину? – допытывался Рус. – Какая-то хитрость?
– Нет, княже.
– Но как он мог? Баюн и с боевым топором управлялся не хуже, чем с бандурой или трембитой!
Сова зло ударил пленника по лицу. Тот рухнул как подкошенный, поднимался долго, с трудом. Из разбитых губ бежала струйка крови. Он слизывал, жалко моргал.
– Кто ты есть? – спросил Рус. Он чувствовал, как в груди вместе с яростью закипает и горечь. – Кто ты, тварь дрожащая, что сумел убить одного из наших лучших людей? Да что там… нашего лучшего из людей!
Корнило перевел, иудей ответил жалким, дрожащим голосом. Корнило спросил еще, повернулся к князю:
– Его зовут Исайя. Его работа – охранять посевы. На здешние поля нападают огромные стада свиней.
Он скривил губы, качал головой. Рус грозно сдвинул брови. Голос стал хриплым и страшным:
– Что? Он хочет сказать, что мы свиньи?
Корнило поклонился:
– Прости, княже. Я смеюсь их дурости. Ведь они не едят свинину. Им бог не велит. А убитых свиней бросают собакам. Стада здесь агромадные! Да ты сам видел, какие тут вепри! Такой секач кого хошь собьет с ног, боевого коня распорет клыками как щенка. Ежели этот наловчился с ними драться, то он чего-то стоит.