– Не знаю, – сказал он потерянно. – Ничего не знаю. Я сейчас как в чужом славянском лесу.
– Погоди, – сказал Асмунд серьезно. – Стой тут. Я схожу за Рудым. Он порчу сразу видит! Хитрый жук, ему бы самому колдуном быть, да он лучше украдет, чем за труд получит.
Дверь за ним хлопнула. Ингвар тупо смотрел вслед, и вдруг как молния блеснула в мозгу. Если порча, то он знает, когда это случилось и как! Он лежал в бреду, она поила его какими-то гнусными травами, колдовским зельем. Крыло признался тогда, что таких трав не знает!
Он представил себе, как варила в его шоломе жаб, летучих мышей, толкла вонючую чагу, добавляла траву с могил удавленников, а потом подносила эту гадость к его рту… хотел передернуть плечами, они сами должны были передернуться, но пришло неожиданное тепло от воспоминания, как она поддерживала его голову, как ее пальцы, совсем не пальцы воина, трогали его лоб, и боль тут же отступала.
– Проклятие, – сказал он с отчаянием. – Порча… Нет, наваждение. Да, наваждение! Потому что у меня нет ни сил, ни желания от него избавиться.
Он стонал, сжимал кулаки, когда дверь бухнула о косяк, а могучий голос проревел с мужским сочувствием:
– Вишь, как его корежит! С похмелья и то не так сурово.
Сильные руки ухватили за плечи. Тряхнули так, что голова едва не оторвалась, а зубы лязгнули. Рудый всмотрелся в лицо молодого воеводы, прищелкнул языком:
– Да… надо резать.
– Что? – ахнул Асмунд.
– Кровь спустить поскорее, а то… гм… прости, это я по привычке. Вчера у Вязоглота корова издыхала, едва успели зарезать. Если бы кровь не спустили, пропало бы мясо… Ты прав, это порча.
Асмунд сказал раздраженно:
– Это и без тебя видно. Ты скажи, что делать надо?
Рудый оглядел Ингвара критически:
– Ну, ежели продавать багдадским купцам, то деньги получим здесь, а порчу обнаружат только в Багдаде… или по дороге. Хотя нет, это ж Ингвар, он мне как-то жизнь спас! Правда, я его не просил. Ну ладно, давай-ка придумаем, чем помочь. Я отвары не очень-то готовить умею. Не пробовал. Но если надо, могу сварить.
Асмунд покачал головой:
– Не надо. Я знаю одну бабку… Она отвары готовит такие, что три дня потом рачки лазишь.
Рудый в восторге развел руками:
– Он ее называет бабкой! А вчера еще кликал лапушкой, кошечкой, лебедушкой. Это вот такая…
Он нарисовал в воздухе ладонями нечто вроде кувшина с выгнутыми ручками и широченным днищем.
– Бабку, – подтвердил Асмунд грозно. Он еще не понял, где Рудый отыскал зацепку для насмешки, но засопел, метнул глазами молнию.
– Сколько весен твоей бабке?
– Не считал, – ответил Асмунд грозно, – а тебе чего?
– Да если под шестнадцать, то и в самом деле может вылечить. И если горяча в нужных местах.
Асмунд проревел грозно:
– Дурак, и не лечишься! Ей лет восемьдесят, если не сто… или тыщу. И она много видела-перевидела всякого. Такой вылечить или снять порчу – раз плюнуть и растереть.
Ингвар, морщась, поднял руки кверху:
– Прекратите! Где, говоришь, твоя бабка?
Асмунд удивился:
– Как где? Известно где. Где все бабки живут. Я имею в виду не простые всякие там бабки, а такие вот особенные. Бабки, что умеют и могут. Правда, захотят ли… Но тут уж как договоришься. Мало ли что восхочет. Такую не принудишь, не застращаешь. И так свой век пережила. А вот подарок ей какой или еще что…
– Где? – простонал Ингвар в бессильной злости. Сказал с расстановкой: – Где? Живет? Бабка?
– Где? – удивился Асмунд. – Рази я не сказал? В лесу, вестимо. В самом дремучем и темном. Непролазном. Где звери лютые, гады подколодные, упыри и лешие неумытые…
Ингвар прервал:
– Мы все теперь в таком лесу. Где именно? Как к ней пройти?
Асмунд смотрел на молодого воеводу сочувствующе. Лицо кривилось от жалости. Рудый предложил с готовностью:
– Хочешь, я тебе найду бабку лет на сто моложе?
Рано утром, когда самые лихие гуляки сползли под столы, Ингвар тихонько вывел коня за ворота, там вскочил и вихрем понесся к лесу.
Сначала он хотел было отправиться в одиночку. Стыдно было признаться дружине, от какой порчи ищет защиты. Однако идти пешком? Даже если к бабке ехать на коне, то завалы остановят, а идти дальше пешком – дикие звери тут же разорвут коня. А пешим и за световой день не добраться обратно.
Лес начинался сразу за городом, а дремучий лес – сразу за опушкой. Местные бабы собирали ягоды по краешку, вглубь заходили немногие, даже охотникам не было нужды забредать в дебри: кабаньи стада даже среди дня устраивали потраву на полях, не ленись – бей, лоси и олени пасутся по опушке, рябчики и другая птица на каждом дереве.
Въехав под сень ветвей, он сразу очутился в другом мире. Воздух здесь холоднее, влажный, дышится легче. Копыта ступают по коричневому ковру из прошлогодних листьев, затем пошел толстый темно-зеленый мох. Деревья стоят мрачные и угрожающие, над головой в ветвях вскрикивают птицы.
Другой и настоящий мир, подумал Ингвар. Весь мир покрыт лесом, дремучим лесом. И все племена зародились в лесу, там жили и умирали. Не многим удалось подсечь достаточно деревьев, чтобы затем выжечь и освободить от них местечко, где могли поставить дома, чтобы на крыши падало солнце.
– Ждите здесь, – велел он.
Павка и Боян молча слезли с коней. Павка сразу пошел собирать сушняк, ждать придется долго, раз уж воевода пошел смотреть следы лазутчиков, о которых говорил воевода Студен, а Боян занялся конями.
Дебри приняли Ингвара как блудного сына. Воздух стал еще плотнее. Запахи земли и зелени, живицы пропитывали все, даже его одежду. Было тревожно, но вместе с тем каким-то чутьем видел за листвой шныряющих зверушек, чуял затаившуюся птаху, а даже мог бы указать место, где под землей, близко к поверхности, прогрызает дорогу крот.
Тропка повела в сторону, но Ингвар достаточно походил в лесу, чтобы не пойти по тропе, пробитой зверьем. Дальше были выворотни, от которых свернул налево, впереди потянуло сыростью, и он вышел к маленькому лесному болотцу, Асмунд не обманул. Надо при случае узнать, что медведистый воевода искал у ведьмы. На него такие искания не похожи.
Обогнув болото, пробирался сквозь завалы, выворотни, проползал под зависшими валежинами, протискивался между деревьями в три обхвата, как вдруг впереди забрезжил зеленый свет.
Он ускорил шаг, черные папоротники хищно хлестали по сапогам. Между деревьями наметился просвет, расширился ему навстречу. Открывалась поляна, широкая земляничная поляна.