Возмущенный Внуков поднялся. Подводные суда! Дно морское – плодоносная нива! Чрезвычайное народонаселение на земном шаре! Господи, и эту чушь пишет здравомыслящий человек. Да в своем ли он уме?
Засядько перелистал страницы, отыскал заглавие. Это была повесть «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в двадцать девятом веке». Автор Фаддей Булгарин.
– В двадцать девятом веке, – сказал Засядько довольно. – Ишь ты! Далеко заглядывает. Путешествие во времени, воздушный транспорт…
– Это приятель Греча, который у вас часто бывает, – сказал Внуков недружелюбно. – Он сотрудничает в рылеевской «Полярной звезде» и дружит с Грибоедовым. Намекните кому-нибудь из них, пусть захватят с собой Булгарина.
– А что, – сказал Засядько, оживившись, – буду рад познакомиться с автором, который пытается заглянуть в будущее.
– Крепостные, – сказал Булгарин, глядя в окно на марширующих во дворе солдат. – В Европе их называют рабами. Так и говорят: рабство в Америке и в России. Злые языки, верно?
Он обернулся, испытующе посмотрел на Засядько. Тот поморщился, покачал головой: его карие глаза блеснули и погасли. Издатель журнала смотрел выжидающе. Александр сказал без охоты:
– Не будем играть в прятки. Знаю, почему спрашиваете. Тайное Южное общество, верно?
Булгарин смутился. Видно было, что колеблется. Наконец спросил уклончиво:
– И как вы находите этих молодых офицеров? Горячие головы…
– Горячие. Вы связываете с ними какие-то надежды? Возможно, отделение Польши? Могу порадовать, в их планах это предусмотрено.
Булгарин встрепенулся:
– Откуда вы знаете?
Некрасивое лицо его пошло пятнами, он разволновался, шагнул к генералу.
– В мои руки, – ответил Засядько невозмутимо, – попал только что принятый ими документ, естественно, случайно, в котором намечено отделение Польши и предоставление ей тех же свобод, которые будут введены в России. Так что я могу поздравить вас как поляка. Ведь вы польский шляхтич?
– Как и вы – украинский!
– Я давно уже русский офицер… – Засядько какое-то мгновение подумал и добавил: – Этих принципов придерживается Южное общество, созданное на Украине. Оно гораздо более демократичное, чем Северное. Те вообще собираются сохранить монархию. Но и те и другие – остервенелые военные… да-да, это говорю я, генерал артиллерии, но ведь я не призываю решать все проблемы стрельбой из пушек? А они требуют… в их программе действий, когда захватят власть, – завоевание Кавказа, завоевание Бессарабии, завоевание среднеазиатских стран, завоевания, завоевания… Что много крови прольется, это не пугает меня, она все время льется, но я не верю, что штыками и пушками можно что-то сделать доброе или хотя бы полезное!
– Они честные люди, – сказал Булгарин, ощетинившись.
– Э, батенька… У меня денщик – честнейший парняга. Но спросите у него, что надо сделать, чтобы всем в мире стало жить хорошо? Такое предложит… А эти молодые и честные недалеко от него ушли. Уступи им власть – весь мир утонет в крови! Нет уж, я вижу путь лишь в просвещении и улучшении нравов. И принятии новых законов. Как все люди равны перед Богом, так же должны быть равны и перед законом. Чтобы во всем мире могли сказать: «Есть еще судьи в России!»
Булгарин горько усмехнулся. Могущественнейший прусский король как-то на охоте потоптал посевы на краю поля одного мельника. Мельник подал на него в суд. Суд рассмотрел дело, выслушал свидетелей и присудил короля к крупному штрафу. Как король ни пытался отвертеться, но штраф с него взыскали, а короля принудили признать свою вину. С того дня по всему миру пошло крылатое: «Есть еще судьи в Берлине!»… Но надо быть безумцем, чтобы подать в суд на российского императора!
– Да-да, – сказал Засядько, читая его мысли по глазам, – Россия останется страной бесправия до тех пор, пока самый последний простолюдин не сможет подавать в суд на первое лицо страны… и побеждать в суде, ежели прав! А ты можешь мне сказать, что так будет при этих черных полковниках, что рвутся к власти? И что диктатор России, такой титул у них предусмотрен для Пестеля, не ввергнет Россию в еще большее рабство? Только еще более страшное – военное? И вся Россия не станет страной военных лагерей?
Булгарин молчал, понурившись. Наконец сказал потускневшим голосом:
– Нет, этого сказать не могу. Но сердцем я с ними.
Засядько пожал плечами, улыбнулся. Единственный раз за всю жизнь он позволил сердцу взять верх над разумом. Но то был особый случай. А управление государством сродни управлению артиллерийским делом: меньше чувств – больше точных расчетов.
– Так что, дорогой мой, никаких особенных надежд я не связываю с этими молодыми офицерами. В чем-то будет лучше, если им еще повезет, а в чем-то наверняка хуже…
– Вы пессимист, Александр Дмитриевич. А по мне, хоть монархия, хоть республика, хоть черти с рогами – лишь бы Польша была свободна! Премного благодарен вам, Александр Дмитриевич, за утешительную новость. Теперь ночь спать не придется, в облаках витать буду.
– Только и остается, что витать в облаках, – заметил Засядько горько. – Не очень верю в успех. Слишком много среди этих заговорщиков… поэтов. Спорят и пишут бумаги, когда нужно действовать. Не секрет, что еще в тысяча восемьсот шестнадцатом году они основали «Союз спасения», который просуществовал два года, а потом переродился в «Союз благоденствия». Еще через год переформировался в две организации: Южное общество и Северное общество. И вот уже который год болтают, пишут бумаги, спорят…
– Откуда вы все знаете? – ужаснулся Булгарин.
– Южное общество находится как раз в Малороссии, на моей родине. Именно во 2-й армии, генералом которой я являюсь. Там я проходил службу, там остались мои помощники, туда я должен явиться в случае объявления войны. Мне известен каждый шаг в моей армии… А вот откуда вы знаете?
Булгарин в замешательстве опустил голову.
– Можете не сочинять ответ, – сказал Засядько спокойно. – Я знаю, что ваши лучшие друзья – Рылеев, Грибоедов и прочие заговорщики. Они печатаются в вашем журнале, вы сотрудничаете в «Полярной звезде». Читал. Но не слишком ли много людей знает об их собраниях? К тому же постоянные споры, разногласия, раскол… Чудо, что государь император еще их терпит! Ему время от времени докладывают о них, но он лишь отмахивается. А Милорадович, его на днях назначили генерал-губернатором столицы, вообще велел: «Оставьте их в покое! Пусть спорят, сочиняют и читают друг другу свои дрянные стихи».
– Вы не собираетесь примкнуть? – спросил Булгарин осторожно.
– Нет! – ответил Засядько резко. – Ни в коем случае. У них свои заботы, у меня свои…
Через несколько минут, когда Булгарин взглянул на часы и стал поспешно прощаться, Засядько будто между прочим заметил: